Валера - офицер подмосковного спецназа. По долгу службы ему приходится бывать во многих переделках. Чемпион многих соревнований по дзюдо, инструктор рукопашного боя, росту не очень высокого, но сбит крепко и вид имеет весьма внушительный, все время сосредоточен, из породы молчунов.

Через друга разведчика пришел к Православной вере, полюбил паломничества к святым местам - в Переяславский Никитский монастырь, Оптину пустынь, а излюбленным местом стала Свято-Троицкая Сергиева лавра, где он часто исповедовался и причащался, советовался со старцем Кириллом.

И вот третья командировка в Чечню. До этого ни единой царапины, хотя и боевые операции весьма и весьма «крутые». Господь берег русского солдата. Сейчас же до отправки с Казанского вокзала Валера провел двое суток в лавре, исповедовался, причащался, окунался в святом источнике, ночевал же на лаврской колокольне. Напутствуемый благословениями лаврских старцев, Валерий вместе с Борисычем - другом-сотаинником, приведшим его к вере, отправился на электричке из Сергиева Посада в Москву. По дороге Борисыч подарил ему кожаную тисненую иконку Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, с оборота которой был подшит кусочек ткани.

Что это за материя? - спрашивает друга Валера.

Тут надо сказать, что за несколько лет до этого настоятель кафедрального собора г. Новосибирска протоиерей Александр Новопашин вез из Питера благословение владыки Иоанна, Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского - величайшую святыню Русской земли - частицу мощей победителя Невской битвы и Ледового побоища. Приняв святыню, в дороге батюшка постоянно и благоговейно служил молебны. Многоценные мощи были завернуты в особый плат. Потом, когда мощи доставили в собор, плат этот разделили между прихожанами. Вот частица этого покрова и была подшита к кожаной иконке Святорусского Великого Князя-Воителя Александра. Об этом и поведал Валере его сердечный друг, напутствуя соратника своей самой дорогой святыней, какой до сих пор владел.

В один из дней трехмесячной кавказской командировки воинской части, в которой служил Валерий, от командования поступил приказ: взять штурмом укрепленную в горах базу - около четырехсот боевиков со складами вооружения, снаряжения и провианта. Начальством планировалось в начале провести мощную артиллерийскую подготовку вместе с ударом штурмовой авиации. Но случилось непредвиденное для спецназа: ему не оказали никакой поддержки ни авиация, ни артиллерия.

Выдвигались длинной колонной на бэтээрах ближе к вечеру, чтобы рано поутру прибыть на место. Об этой операции стало известно чеченцам, и в горном ущелье они сами устроили коварную засаду для российских воинов. Колонна двигалась змеей в узком ущелье. Слева - обрыв глубокого ущелья, где далеко внизу шумел горный поток. Справа вздымались вверх отвесные скалы.

Ребята подремывали на броне, было еще достаточно времени до места назначения. Вдруг - гром выстрела прозвучал впереди колонны, и колонна остановилась. Передний бэтээр, на котором ехал командир, густо задымил, через клубы черного дыма прорывались языки пламени. Почти одновременно выстрел из чеченского гранатомета в хвост колонны. Задымил и последний бэтээр. Колонну зажали с обеих сторон. Места для засады лучше не бывает. Наши как на ладони: ни вперед, ни назад. Чечены прячутся за камнями и ведут оттуда интенсивный огонь. Валера спрыгнул с бэтээра за колеса, механически взглянув на часы. И тут началась какофония. Русских буквально начали расстреливать в упор. Практически не было возможности отвечать. Валера подумал, что это и есть, наверное, его последний час, а точнее - минуты. Никогда еще в жизни смерть не стояла так близко.

И тут он вспомнил о благословенной иконке Великого Князя Александра Невского. Лихорадочно достав ее с груди, успел только подумать слова молитвы: «Князь - воин русский, помогай!» И начал креститься. Был на какое-то мгновение в молитвенном забытьи, потом оглянулся, и увидел, что лежавшие рядом спецназовцы, глядя на него, тоже крестятся. И после молитвы начали дружно отвечать на чеченские выстрелы из автоматов и подствольных гранатометов, над головами же дружней заработали бэтээровские крупнокалиберные пулеметы. И тут случилось чудо. Откуда шли сзади колонны, со стороны чеченов, стал стихать огонь. Подобравшись, схватив погибших и раненых - вырвались назад. А были обречены! Минимальные потери: трое убиты, в том числе командир, два механика-водителя, и пятеро раненых. Валерий опять посмотрел на часы; бой продолжался 20 минут, а казалось, что целую вечность.

После боя, когда вернулись на базу, ребята как один говорили: «Господь сохранил». Через 2 дня была проведена ранее намечавшаяся артподготовка. В лагерь боевиков вошли, не сделав ни единого выстрела из автомата или подствольника. Груды навороченных тел вперемешку с бытовым мусором и ни одного живого бандита. Вот такой случай конкретной помощи небесных покровителей русскому воинству.

И в связи с этой историей вспомнилось другое. Есть в Центральной России мотострелковая часть, где духовной жизни священник вел миссионерскую работу. Ребята - и офицеры и солдаты,- стали молиться, исповедоваться, причащаться, вошли в навык утренние, вечерние молитвы, чтение акафистов. Подразделение полка переводят в Чечню. В одном из тяжелых боев взяли в плен трех полевых командиров. Держали взаперти. Когда офицеры и солдаты вставали на молитву, из-за решетки неслась грязная ругань. Но постепенно, видя дух наших воинов, ругани стало меньше. И однажды чечены просят их крестить, дабы и им сделаться воинами Христовыми. Крещенные, они были выпущены на свободу, двое потом вернулись в часть. Мне неизвестна их дальнейшая судьба...

Юрий ЛИСТОПАД

Отец Киприан - священник необычный: он прошел две чеченские войны. Был на передовой, ему приходилось сидеть с солдатами в залитых ледяной водой окопах… Он выносил раненых с поля боя, не забывая о своих прямых обязанностях: исповедовал, крестил, отпевал и даже венчал. Освобождая ребят, он несколько раз был в плену, шесть раз его водили на расстрел…

«Практически все солдаты принимали меня. Среди тысячи лишь два–три не хотели открывать своё сердце, чуждались. Но Господь с ними. И вот, для кого я был православным батюшкой, для кого боевым товарищем, а для кого - весточкой из дома, где их любят и ждут. Не батюшка, а батя. Который заслонит их собой и скажет смерти: «Отойди. Я не дам их. Ты сегодня здесь ничего не получишь.» И Господь даёт такую силу, и сам всё делает.

Были ли чудеса? «Был плен, и я жив. Везде, где бы я ни был, - солдатики в живых оставались. Ещё в 95-м ходили мы по Грозному вдвоём с полковником Папекяном, объясняли мирным жителям, где пункт оказания помощи, где захоронения, где воду можно взять, где хлебушек, где переночевать. И снайпер стрелял - в него и в меня. Пробил мне клобук, в сантиметре от головы. Чудо? Героизм? Это не героизм. Есть такая вещь - вера в Бога. Волос с головы не упадёт… В Урус-Мартане в 95-м попали в три засады, одна из них артиллерийская. Живы. Чудо? Или вот история с МЧС…»

Автобатальон МЧС стоял в ауле, на родине Дудаева, совершенно не прикрытый. И в последний день Рамадана боевики-смертники захотели подарок президенту своему сделать - уничтожить эмчээсовцев. Отец Киприан в то время с автобатальоном был. В карауле всего четыре ствола, необстрелянные ребята. Подъехали тридцать две машины, около 150 человек. Вышли оттуда боевики. Они готовы были уничтожить этих ребят, всех до единого вырезать, для того и приехали. «Я один папка у детей был в те минуты. Умолял Господа не допустить…» - вспоминает Киприан.

Вышел к бандитам. «Ну иды-иды, мы тэбя порежэм!» Вместо слёз и мольбы отец Киприан поздравил их с Рамаданом. Заговорил с ними о мире, о кровавой истории двух народов, о мафиозной разборке Кремля. Говорил об эмчээсовцах: «Там дети, они спасатели, они гуманитарную помощь оказывают!» А потом - снова о самих чеченцах: «Дай Бог, чтобы у вас цвели сады, чтобы дети резвились и их щебет не умолкал.» Киприан искренне желал им мира. И случилось чудо. Эти мощные, вооружённые мужчины, смертники-головорезы стояли недвижно и плакали. А потом они разъехались, а через полтора часа пришли старики и дети из соседнего посёлка и принесли эмчээсовцам угощения, как это принято в последний день Рамадана.

«Дудаев объявил его врагом чеченцев, заявив, что он будет обращать их в православие, но чеченцы называли его своим братом. А для российских солдат он был настоящим отцом. Батей».

В Москве, в своей келье Киприан ежеминутно вспоминает их, солдатушек павших: «Здесь в келье обитают души тех, кто ушёл в вечность. Тех, кого уже забывают, но никогда не забуду я. Поэтому моя служба очень длинная, длиннее многих служб, потому что я читаю несколько тысяч имён, вспоминая о каждом. По нескольку часов, два раза в день. Это же всё мои солдаты, мои друзья.»
В первую Чечню отец Киприан попал в плен к Хаттабу. Отцу Анатолию лично 38 ранений нанёс. Выводил на расстрел и Киприана: «Крикни «Аллах акбар!» - отпущу». Это кроме остальных издевательств и глумлений. «Бог меня спас, не нарушил я клятву перед Богом, и не дал Он меня убить.

«Сколько святых у Земли Русской! И все они молятся за нас. Господь берёт к себе погибших воинов - новомучеников. Смерти нет, ребята, - говорит отец Киприан солдатам, - а есть позор. Есть возможность не спасти свою душу. Честно воюйте и останетесь живы, а если вы уходите - то уходите в вечность, и там за нас молитесь. Мы с вами встретимся, это временное расставание. Новомученики русские - сколько их было во времена войн! За всю нашу историю, за все войны - сколько святых у Земли Русской! А мы - потомки этих святых, в нас течёт их кровь, в каждом из нас. Можно ли такой народ уничтожить? Нельзя. Это великая тайна России…
… Хочу, чтобы униженным на своей русской земле не был русский человек.

За мужество воинами Российской группировки был наречён ПЕРЕСВЕТОМ.
Воины силовых министерств России ласково называют его - БАТЯ.

По Воле Божией закончил служение Киприан - Пересвет.
12 июня 2005-го года, в городе Санкт-Петербурге, он принял Постриг в Великую Схиму, став старцем схиигуменом Исаакием.

Но навсегда останется с нами - всё тот же Батя, который не представляет себя, своей жизни без нас, без вас, дорогие люди!
Он - войсковой монах-священник.
Его приход - все наши воины.
Он и сейчас постоянно творит свои спасительные молитвы - за мир и любовь, за то, чтобы не гибли люди, за победу добра над злом, за нас с вами, за Землю и Славу Русскую!

Протоиерей Олег Стеняев в 1999-2000 году, во время Второй чеченской войны, совершил ряд поездок в Чечню. О том, каковы были цели этих поездок, с какой миссией должен идти священник во время таких конфликтов, для чего освящается оружие, можно ли проповедовать Христа мусульманам и как, - его рассказ.

Батюшка, расскажите, как вы оказались в Чечне во время военной кампании? Какие впечатления вынесли из этих поездок?

Это была командировка. Шла . И ко мне обратились журналисты «Московского комсомольца», один из которых рассказал о своей поездке в Чеченскую республику во время Первой чеченской войны и о том, как солдаты жаловались, что у них нет церковного окормления. Журналисты решили поднять проблему дефицита духовного попечения военнослужащих. Сказали, что готовы посодействовать мне, чтобы я смог поехать в Чечню и пообщаться с военнослужащими. Я принял это предложение. Моя поездка была согласована и с армейскими властями.

С Чкаловского аэродромамы сначала отправились в Дагестан, а из Дагестана уже на вертолете ночью, в тишине и в темноте, потому что все освещение отключалось, пересекали чеченскую границу. Мы расположились под Гудермесом. Но посещали и другие места, встречались с военнослужащими. Я читал лекции. Перед каждой лекцией офицеры, ответственные за воспитательную работу, обращали мое внимание на то, что часть военнослужащих исповедуют - это были мальчишки из Татарстана и Башкирии. И на своей лекции я обязательно делал отступление для мусульман - об исламских законах ведения войны по хадисам Аль-Бухари, чтобы они могли сравнить, насколько адекватно наш противник придерживается традиций ислама или не придерживается их совсем.

С местными жителями тоже приходилось общаться. Первая поездка была ознакомительная. Я увидел, что у людей есть проблемы. Я увидел, что местным жителям не хватает теплой одежды, а как раз начинались холода. И вернувшись в Москву, я сразу бросил клич через радио «Радонеж»: надо собрать детские теплые вещи, а для взрослых шерстяные шапки, шарфы, перчатки, чтобы отвезти их в Чеченскую республику. Откликнулись тогда очень многие люди.

В условиях войны люди могут ожесточиться, впасть в какую-то осатанелость, и важно было их духовно поддержать

Нашу задачу мы видели в том, чтобы помогать местному населению и военнослужащим, находящимся там по долгу военной службы - чтобы эта их служба сопровождалась духовным окормлением. В условиях войны люди могут ожесточиться, озлобиться, впасть в какую-то осатанелость, и важно было их духовно поддержать.

Отправившись в Чечню во второй раз, мы уже самостоятельно добирались туда на микроавтобусах. Святейший Патриарх Алексий II дал благословение служить на всяком месте, где я сочту необходимым. Потому что на территории Чеченской республики практически все храмы были уничтожены, кроме храма в станице Асиновской. Патриарх подчеркнул, что мы должны оказывать помощь не только русскоязычному населению, но и местным жителям, чеченцам. Что мы в ходе благотворительных программ не должны делить людей на своих и чужих, чтобы это не выглядело как война между мусульманами и христианами.

Один из солдат стал зашивать это детское письмо под погон. Я спросил: «Зачем?» Он сказал: «Это лучше любого бронежилета»

Всего было предпринято пять поездок, я принимал участие в четырех. Мы въезжали через блокпост «Кавказ», сразу ехали в станицу Асиновскую, в православный храм. Потом - к Грозному через Самашкинский лес, и там уже на площади раздавали помощь, которую привезли для местного населения, - теплые вещи. Для военнослужащих привозили сгущенное молоко, вязаные шапочки черного цвета, какие не нарушают форму, перчатки… Дети из православной гимназии «Радонеж» и других православных школ написали «письмо солдату», и в каждую шапочку мы вкладывали по письму. Содержание было приблизительно такое: «Я Николай. Мне 9 лет. Я учусь в православной гимназии. Я знаю, что вы исполняете свой воинский долг вдали от Москвы. Мы молимся за вас, переживаем, хотим, чтобы там, где вы находитесь, был мир». Когда солдаты обнаруживали в шапочках эти письма, они не могли сдержать слез. Видели бы вы это! Один сразу стал зашивать письмо под погон. Я спросил: «Зачем?» Он сказал: «Это лучше любого бронежилета. Я буду носить его на правом плече».

Был такой интересный случай. Когда мы раздавали после лекции, а среди военнослужащих были, как я уже говорил, и мусульмане, то и они тоже стали тянуть руки. Я растерялся и спросил: «Разве вы не мусульмане?» - «Мусульмане». - «Зачем вам крестики?» И один из них ответил: «Так мы же Россию защищаем». У меня выступили слезы на глазах, так это было трогательно.

- С какими трудностями вам пришлось столкнуться в Чечне?

Самой большой была та, когда нас остановили боевики. Мы ехали через Самашкинский лес. Шел дождь. Люди в камуфляже тормозят нашу машину. Трудно разобрать, кто такие: туман, дождь. Остановились. Смотрим: бородатые мужики! Открывают нашу машину, спрашивают: «Кто такие? Куда едете?» Они не поняли, кто мы такие, потому что мы тоже бородатые сидим. У нас московские номера, и они могли подумать, что это братья приехали, московские чеченцы. Я говорю: «Московская Патриархия, везем гуманитарную помощь»…

Добро никогда не проходит бесследно в хорошем смысле этого слова. Как в Библии сказано: Опускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его (Еккл. 11: 1). Чечня же маленькая, там все перемещения машин, разных лиц в той или иной степени фиксировались как нашей, так и той стороной. Один мужчина говорит: «Я их знаю, это не спекулянты, они бесплатно все раздают». Тогда главный, как я понял, сказал: «Пусть Аллах благословит вас. Езжайте». А у нас машина не заводится!

Кто-то отошел от той группы, кто-то подошел новый… Человек с пулеметом появился, очень смуглый, почти как негр. А может, он в грязи был. Я говорю водителю: «Надо быстрее уезжать, какие-то злые подходят, не такие доброжелательные, как первые… Посадят нас в яму…» А чеченцы подходят и спрашивают: «Что же вы не едете?» - «У нас что-то с мотором…» И они нам стали помогать чинить мотор. Была интересная такая ситуация.

А те, кто подходил, на нас пальцами показывали, что-то спрашивали. Думаю: ну, точно посадят в «зиндан» (яму). И еще думаю: чтобы сразу не замерзнуть, надо немножко выпить. А нам с собой выдали флягу со спиртом. Я налил себе немножко, выпил и как-то повеселел, потеплел, осмелел. Подхожу к ним и спрашиваю: «А почему это вы наших священников хватаете?» На тот момент было известно, что трое батюшек заявлены пропавшими без вести. Они говорят: «Нет, мы попов не трогаем». - «Как не трогаете? Вот этот и этот». Они: «Это не священники, это парашютисты». - «Как парашютисты?» - Они: «Это чекисты». - «А как вы определяете, кто парашютист, а кто нет?»- «Ты не парашютист. Ты толстый, пьяный и наглый - ты настоящий русский поп. Тебя никто здесь не тронет. Кто тебя тронет, Аллах того накажет. А те, я их видел: подтянутые, накачанные. Иди, тебя никто не обидит». Я вспомнил тогда известное библейское высказывание: ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12: 9).

Они подтолкнули нашу машину, и мы доехали нормально до Грозного, где опять раздавали теплые вещи, которые привезли.

Батюшка, в тот период много священников попало в плен, было убито. У вас лично присутствовал страх за свою жизнь?

Было чувство эйфории. Во-первых, я понимал, что это достойная смерть, когда ты не занимаешь чью-то сторону на войне, а хочешь проявить заботу и о тех, и о других. Наша миссия носила миротворческий характер. Патриарх нам сказал, что мы должны всем помогать. А бояться смерти… Мы все умрем когда-нибудь. Мне казалось, что если это произойдет вот сейчас, здесь, в Чечне, то это будет достойным завершением жизни.

- Вы были готовы встретить смерть достойно?

На войне любое перемещение - событие. Ты дошел до какого-то места, в тебя не попали, в тебя даже не стреляли - уже чудо

В некотором смысле - да. Это чувство меня согревало. Ситуация на войне другая, чем в обычной жизни. На войне человек с человеком может встречаться в течение дня несколько раз, и всякий раз они будут приветствовать друг друга, обнимать, как будто не виделись в течение длительного времени. Почему? Потому что в обычной жизни выходим из дома, сходили в магазин, вернулись домой… Здесь нет никакого события. А на войне любое перемещение - это событие. Ты дошел до какого-то места, в тебя не попали, в тебя даже не стреляли, а если стреляли, то промахнулись. Сколько бы люди ни встречались в течение дня, все равно тепло и душевно приветствуют друг друга. На это я обратил внимание. Потому что люди начинают дорожить друг другом, и каждое мгновение, проведенное на войне, - это событие. Это мгновение, в которое ты еще не расстался с жизнью, она продолжается, значит, какая-то забота о тебе есть.

Часто приходится слышать от неверующих людей упреки в том, что священники, благословляя военную технику, оружие, этим благословляют на убийство. Вы тоже освящали оружие. Скажите, что можно ответить на эти упреки?

Да, мы совершали чин освящения оружия.

В Библии содержится прямой призыв к тому, что священник должен благословлять совершение боевых действий и даже предлагается текст возможной молитвы.

Читаем: Когда же приступаете к сражению, тогда пусть подойдет священник, и говорит народу, и скажет ему: слушай, Израиль! вы сегодня вступаете в сражение с врагами вашими, да не ослабеет сердце ваше, не бойтесь, не смущайтесь и не ужасайтесь их, ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими [и] спасти вас (Втор. 20: 2-4).

Освящение оружия - это, прежде всего, ограничение его возможного применения

Но когда мы освящаем оружие, это акция ограничительная для применения оружия, а не наоборот. Те, кто нас упрекает, не учитывают, что чин освящения оружия предполагает, что на оружие накладывается некий запрет. Освященное оружие нельзя применять против мирных жителей, против невооруженных людей. Против тех, кто сдаются в плен. А если эти ограничения не выполняются, то это граничит с богохульством.

Всякий раз после совершения чина освящения оружия я объяснял нашим солдатам, что освященное оружие ни в коем случае нельзя применять в таких-то случаях. Один даже мне сказал: «Ну, надо же, попали!» Потому что теперь он свое оружие не мог применять так, как он, может быть, хотел.

Так что освящение оружия - это, прежде всего, ограничение его возможного применения. Потому что любое религиозное действие ставит ограду вокруг человека и заповеди, которую нельзя нарушать. На это мало кто обращает внимание.

Эти поездки многое изменили в моей жизни. Появились друзья из среды самих чеченцев, некоторые из них потом приезжали в Москву.

- Расскажите, пожалуйста, еще о каких-то запомнившихся эпизодах, может быть, даже чудесах.

А тогда в Чечне шли интенсивные боевые действия. И нам сначала предлагали ехать в составе каких-то колонн военных, но мы напрочь от этого отказались, так как наша миссия была обращена и к тем, и к другим, так что мы перемещались абсолютно самостоятельно.

Хотелось бы рассказать об окормлении военнослужащих, которое мы осуществляли. Когда мы оказывались в воинской части, мы проводили общую беседу, потом достаточно длительное время отводилось на вопросы и ответы. А затем мы давали объявление: те, кто хотел исповедоваться, могут исповедоваться после встречи, а с теми, кто нуждается в крещении, мы проведем дополнительные беседы по Символу веры, и на следующий день туда-то и тогда-то они могут прийти - будет совершаться Таинство Крещения.

И вот мы объявили в одной части о Крещении… Утром я пришел в назначенное время к назначенному месту, смотрю: военнослужащие идут на крещение парами по два человека, как будто один ведет другого. Я немножко не понял, спросил: «Что это вы так парочками?», а солдаты мне говорят: «Так крестный же должен быть!» Я вспомнил, что я на это не обратил внимание. Так устанавливалось армейское православное братство, когда крестник - тот, кто крестился, - получал крестного.

- Сколько людей вы крестили за все время пребывания в Чечне?

Крещения проводились почти везде. Но те, кто участвовал в тех программах, боялись навязывать нашу веру местным жителям. Может, был комплекс вины по отношению к местным жителям, потому что я видел, во что был превращен Грозный, другие города и села… Это печальное зрелище.

Но был очень интересный опыт общения с местными жителями в самом Грозном. Когда один из офицеров меня пригласил сходить во что-то среднее между шашлычной и чайной. В Грозном тогда были такие «договорные зоны», куда люди могли приходить просто покушать. Война войной, а хлебные магазины работают, кафе работают. Жить надо как-то.

И вот мы пришли в одно из таких мест. Даже если я в телогрейке, в сапогах, у меня крест все равно на груди. В подряснике ходить практически невозможно было, но я надевал его все-таки… А там везде была грязь, разбитые дороги…

И я ему уже совершенно спокойно рассказываю об Иисусе Христе. Это не была экспансия - это была миссионерская стратегия

Приходим в кафе, кушаем, а напротив нас сидят мужики чеченские. И от них оружейной смазкой пахнет, а оружейная смазка так въедается в руки, что отмыть ее невозможно, - остаются черные пятна. И вот они сидят напротив. От них и порохом пахнет - я уже распознавал эти запахи. И вдруг я решил поговорить с той стороной. Спрашиваю человека, который сидит напротив меня: «Как вас зовут?» Он: «Зачем тебе это надо?» - и так агрессивно. Я: «Скажите, как. Я могу вам объяснить ваше имя». Он назвал: «Джебраил». А другие сразу прислушались. Дело в том, что на Кавказе имя человеку просто так не дают. Имя - это очень важная составляющая в культурной и религиозной жизни кавказских народов. Имя дается в честь какого-то значимого предка, не просто так. Это очень серьезно. Я говорю ему: «Джебраил» (т. е. Гавриил - О. С .) - это даже не человек». А рядом с ним сидит чеченец, хлопает его по плечу и кричит: «Я ж тебе говорил, что ты осел!» «Нет, - говорю, - Джебраил - это Божий ангел, архангел, друг пророков, который являлся Мариам, другим угодникам Божиим…» И начал рассказывать, насколько мог. Такой интерес фантастический сразу... Имя для кавказца, особенно для мусульманина - это ключ к его сердцу. Другой сразу: «Мое имя Муса». Я рассказываю: Муса - это Божий пророк, рассказываю какие-то события значимые… И вот уже хозяин пробирается к нам и говорит: «Пусть мое имя объяснит». Такого невзрачного вида человек. «Мое имя Иса. Что это такое?» И я ему уже совершенно спокойно рассказываю об Иисусе Христе. Это не была экспансия агрессивная. Это была миссионерская стратегия. Правила поведения.

- Не крестились потом?

Речь об этом и не шла. Но я имел возможность свидетельствовать о своей вере. По возможности я их отсылал к известным им текстам, где о рождестве Иисуса Христа рассказывалось, к сурам о семействе Имрана… Где о значимости Писания говорится в их источниках. Это всегда вызывало особый интерес. А когда в одном случае по памяти я процитировал Коран на арабском, это произвело фантастическое впечатление, так что один даже заплакал. Они очень дорожат своими религиозными принципами.

Мы расставались совершенно друзьями. Хозяин сказал: «Не надо ничего платить». Мне в дорогу дали лаваш и мясо, чтобы у нас с собой что-то было поесть. Я увидел, что диалог возможен. Люди разных вер могут общаться, если они проявляют уважение друг к другу. Нашлись общие темы.

Поднимал вопрос об исламских законах ведения войны. Говорил: эти законы есть у вас, очень важно, чтобы вы им следовали. Законы гуманные по-своему. Там, например, есть такие принципы: «Что ешь ты, то ест и твой пленный. Как одеваешься ты, так одевается твой пленный. Нельзя женщин убивать во время войны, нельзя убивать детей».

- Эти принципы определялись Мухаммедом во время его военных кампаний?

Любой миссионер, когда он окажется в другой религиозной среде, должен пережить свой ареопаг

По преданию исламской уммы, они восходят к Мухаммеду. И когда вот так говоришь с людьми, это для них понятно. Я все время чувствовал себя, как апостол Павел в языческом ареопаге. Помните, как он говорил: Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны… (Деян. 17:22). Любой миссионер, когда он окажется в другой этнокультурной среде, в другой религиозной среде, должен пережить свой ареопаг . В противном случае лучше не заниматься миссионерством. Тогда чем-то другим пусть занимается.

Каким был настрой у ребят перед началом боевой операции? Они приходили к вам за разговором, за благословением? Какие слова вы выбирали для ребят перед боем? Ведь тогда каждый понимал: еще чуть-чуть - кто-то из них толкнется в смерть…

Линия фронта в Чечне отсутствовала. Это была партизанская война: люди просто шли на дежурство, участвовали в зачистке. Не так, что одна армия сходится с другой армией в поле. Сейчас так не воюют уже. Поэтому каждое дежурство, каждый выезд из воинской части - это ответственный момент. Там люди дорожили каждым мгновением, событие видели во всем: что живы остались, что в течение дня никого не обстреляли или обстреляли, но не попали. Во всем виделось событие. Адреналин повышался, поэтому все в такой легкой эйфории находились.

Я понял: на войне нет неверующих, на войне все верующие. Крестились офицеры некрещеные. Есть фотография: начальник воинской части поздравляет офицера, который крестился. Крестились военнослужащие, русские из числа местного населения тоже крестились.

- Неужели не было таких, кто бы выступал открыто лично против вас, против вашей проповеди, против ваших лекций?

Нет, не было.

- Что вы испытывали, когда провожали ребят в бой и потом не всех встречали вернувшимися?

Все-таки я там так долго не находился, чтобы отправить кого-то в бой и потом не дождаться возвращения. Мы переезжали из одной части в другую. Наша задача заключалась в том, чтобы как можно большее количество наших военнослужащих охватить религиозной вестью. Предоставить необходимые требы, умиротворить людей, насколько это возможно.

Помните, как к Иоанну Крестителю пришли воины и спрашивали его… что делать? И сказал им никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем (Лк. 3:14). - Речь шла о наемниках.

Мы старались действовать так, как предписано Библией . Благословение и наставления нужно давать воинам.

Перед тем, как принять сан, будущий священник Николай Кравченко успел проявить себя как доблестный защитник Родины.

Служа в воздушно- десантных войсках, как их называют, «крылатой пехоте», он не раз принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе. И здесь ему не раз приходилось испытывать на себе действие Вышних сил. В самые опасные моменты сражений эти силы незримо хранили его. С отцом Николаем беседует корреспондент Валерий Духанин.

— Отец Николай, вы рассказывали, как участвовали в военных действиях на территории Чечни. Были ли в Вашей жизни или жизни других солдат и офицеров такие случаи, когда Господь проявлял Себя?

— Были, а как же! Допустим, наступил боец на мину – а она не взорвалась. И лишь только отошел на сто метров – раздался взрыв. Или еще. Когда ходили в разведку – лицом к лицу столкнулись с «духами». Славка, мой товарищ, не успел выстрелить. «Дух» стоял, целился. Славка выстрелил раньше: у «духа» в автомате перекосило патрон. В итоге Славка живой, а «дух» — нет.

Самый яркий пример с нашим командиром бригады полковником Николаем Баталовым. У нас после Абхазии появилась традиция перед боевым выходом, броском читать «Отче наш». Это успокаивало, и появлялась значимость правильно выполняемого дела. Однажды – это было в Грозном – перед нами была поставлена задача контролировать подземный гараж. Ее выполнять было трудно, т.к. не было простора для движения. «Духи» вынуждали нас уйти с позиции. А нам надо было обеспечить выход на площадь «Минутка», контролировать огневые точки на другой стороне улицы. Мы стояли, читали молитву, в это время вышел комбриг. Говорит: «Ребята, я с вами». Мы захватили гараж, зачистили его и стали вести огонь по точкам на другой стороне улицы. Он опять: «Я с вами».

Командиром группы был я. Комбриг в данном случае был постороннее лицо. Он не имел права находиться среди нас. Если бы он погиб – мне трибунал светил бы по полной программе. Тогда он стал рассказывать, что он видел: «Когда вы начали читать молитву – я увидел, как на вас сверху такой прозрачный колокол опускается. И я почувствовал, что под этим колоколом буду в безопасности». Глядя на него, мы поняли, что он говорит правду. С тех пор он эту молитву читал всегда, когда была возможность. Прошло лет восемь. Встретил как-то начальника штаба. Разговорились. Спрашиваю: «Где наш комбриг, не видел ли?» — «Видел в Волгограде» — «Ну и что, командует?» — «Командует» ! Он, в отличие от тебя, уже протоиерей!»

А еще у меня был такой случай, из ряда тех, что привели меня, в конце концов, на духовную стезю. Был у меня друг Серега, мы еще по прошлой войне были знакомы. Он демобилизовался, уехал домой. И вот в Чечне мы с ним встретились. Он был механик- водитель, причем таких надо еще поискать. БМП держал в такой чистоте, хоть носовым платком проверяй. Спать не ложился, пока не убедится, что машина заправлена и готова к бою. Мы встретились, но ненадолго, в феврале он погиб. На БМП объезжал УАЗик, пошел по обочине – а она была заминирована. Взрыв пошел вверх, прямо через него. Я очень переживал его гибель: встретились — и опять потерялись. Потом, когда мы вышли к Терскому хребту, наша разведгруппа получила неделю отдыха. Мы должны были ехать на бани в Толстой-юрт, но у нас что-то не заладилось. Лежу на поле, день теплый, я задремал, ребята играют в волейбол – а мяч катится вверх. И вижу — идет ко мне мой друг, я ему: «Здорово, Серега!». А потом: «Слушай, ты же вроде погиб?» — «Где погиб – а где живой. Я к тебе пришел. Вам через три дня в разведку идти – не ходи, погибнешь». — «Как это я могу не идти?» Тогда он мне: «Смотри сюда». И я вижу дорогу, по которой нам идти, все перевернулось, земля стала прозрачной, и на ней в шахматном порядке мины стоят, связанные — т.е. заденешь одну – взлетит на воздух вся дорога. «Смотри, — сказал он мне, — если поедешь – читай без остановки «Отче наш». Поедешь на второй машине». И он пошел, я за ним, он вошел в какой-то домик и исчез. Третий день прошел-движения никакого. Спать ложимся, прибегает из штаба вестовой: «Срочно, боевой выход через полчаса». Прибегает начштаба, садится на головную машину, я на вторую. Провели разведку по выявлению огневых точек, выявили, где пулеметы, где стационары. Возвращаемся, начштаба говорит: «Через горы пойдем». Поднимаемся по дороге – и я вижу тот участок, который увидел в тонком сне. А я все это время читал «Отче наш». Беру снайперскую винтовку, вижу – черная стена передо мной встает – и все. Очнулся в госпитале. Контузия. Был у нас такой второй номер, хороший, надежный парнишка из Сибири Димка Новиков. Я его взял, в разведку с ним ходил. В его машине на взрывной волне сорвало со стопора башню, а они на броне сидели, и пушкой его ударило по ребрам, сломало два ребра. А у меня от взрыва автомат залетел в люк, и я повис на ремне. БМП остановилась – я из ремня выпал. Я потом поехал к отцу Кириллу, спрашиваю его об этом явлении моего умершего друга. А он говорит: «Если бы тебе явился святой и сказал бы тебе– ты бы не думал о том, что тебе сказали, только гордился бы: вот, ко мне святой приходил. А сами слова забыл бы. А так прислушался. Мы всегда прислушиваемся ко мнению наших друзей. Молись о нем – и он будет молиться о тебе».

Я это запомнил на всю жизнь. Хожу и думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому молиться. И то, что во мне есть, я имею благодаря ему. Слава Богу за все!

Валерий Духанин

"Главное не то, что батюшка говорит и проповедует, а то, как он это осуществляет", - считает отец Андрей Немыкин, 35-летний настоятель маленького православного прихода в селе Грушевка под Новочеркасском. Вместе с солдатами и офицерами одного из отрядов дивизии "Дон" отец Андрей побывал на чеченской войне.

Почему я оказался там? Это трудно объяснить. Мне всегда сложно было общаться с нашими солдатами, которые вернулись с войны. Говорил им: "Ребята, война окончена, надо возвращаться к мирной жизни". Давал какие-то наставления. И вдруг понял: чтобы иметь право говорить им так, надо увидеть и пережить то, что видели и пережили они. Священник прежде всего должен быть там, где большое горе. Я прекрасно понимал, что это опасно, что велика вероятность погибнуть. Я знал, что, если меня убьют, семья останется ни с чем и никому не будет нужна. Но ехать надо было. Мой друг рассказывал мне о том, как наши солдаты в Чечне нуждаются в духовной поддержке.
Когда они проезжают через чеченские села и видят большие современные мечети, говорят: "Им-то легче воевать, у них благословение Аллаха. А где же наши священники?" Я услышал это и понял, что должен быть там.
После Рождества отец Андрей отправился на войну.
Сначала опасности особой не чувствовалось. Кроме случаев, когда чеченцы могли обстрелять вертолет, пролетающий над Сумженским и Терским хребтами, но Бог миловал. Тогда я в основном крестил солдат. Солдаты были удивлены и обрадованы моим появлением. Потом, когда я приехал во второй раз, обстановка была уже очень тревожная. Боевики стали спускаться с гор, выходить из ущелий. Мне посоветовали прийти в отряд спецназа, где были наиболее тяжкие потери. Там требовалось мое присутствие, моральная, духовная поддержка. Ребята меня хорошо приняли, на следующий же день мы поехали в Закан-Юрт, потом были Самашки, Алхазурово. В выходные я в Ачхой-Мартане крестил солдат одного из полков. Накануне была зачистка Комсомольского, и вот 6 марта мы ехали доводить зачистку до конца, но не тут-то было. Там нас уже поджидали...
...Я выглядел как и другие солдаты: в ботинках и камуфляже, в бронежилете и с автоматом. Этот постоянный вопрос: можно ли священнику носить оружие? Но кухонный нож тоже ведь оружие! Если я взял в руки автомат - это не значит, что я собирался из него стрелять налево и направо. Просто жизнь в армейском коллективе требует вписываться в эту среду. Я принял для себя решение, что не должен быть для них обузой или посторонним человеком, который приехал, наставил их, вразумил и уехал обратно в свою мирную и спокойную жизнь. Если они увидят, что я искренне с ними все разделяю, то и отношение ко мне, к моим словам будет совсем другое.
...Мы входили в Комсомольское без разведки и артподготовки. Село пустое, все жители ушли - это уже недобрый знак. Командование сообщает: 40 боевиков на южной окраине. Мы должны были выйти на рубеж, который нам определили. На БТР спецназ, а собровцы - по бокам. Но, судя по всему, у боевиков был радиоперехват, они знали, куда мы идем, и готовили там засаду. На перекрестках их опорные пункты. Когда мы проходим первый перекресток, они нас пропускают, а у второго перекрестка поджигают первый БТР и последний. И потом расстреливают. Тут уже вопрос везения: какая колонна напарывается на боевиков, тех и кладут. В засаду попала первая группа. Они успели уйти от нас на полквартала вперед. И мы ничем не смогли им помочь. Там сразу погибли несколько человек. Нас было 5 человек, и на наших глазах их расстреляли. Огонь с трех сторон одновременно: снайперы, пулеметчики... Нашему замыкающему пуля попала в голову, раскроило череп. Он жил еще какое-то время, умер уже потом, в вертолете. Шесть часов мы держали круговую оборону. Затем подошли наши БТРы. Тут я как священник мало чем мог помочь. В тот момент я был такой же солдат, как и они. Только старался выглядеть спокойно - они смотрели на меня, и им тоже становилось спокойнее. Удивительно, но нервы больше сдавали у собровцев, а солдаты-срочники, 19-летние мальчишки, четко и беспрекословно выполняли все приказы. Прежде всего они думали о том, чтобы не подвести ребят, тех, кто попал в беду, кого надо вытягивать. Живыми или мертвыми. Ведь мы могли тогда сразу отойти. Но мы пытались пробиться вперед.
се Комсомольское не больше наших Черемушек. За 15 минут мы прошли его с севера на юг. Но каждый дом - это укрепленная крепость. В этом бою там был Гелаев, его подручного ранили в голову, разворотило ему глаз. У них было много убитых, и тогда они пошли на переговоры. Подошли местные жители с белым флагом. Гелаев дал приказ огонь прекратить. Мы прекратили тоже. А в качестве гаранта наш командир спецназа Гром становится на перекрестке, и его держат на прицеле снайперы. Только один выстрел с нашей стороны, даже пистолетный - и в него стреляют. И тут вдруг с нашей стороны кто-то начинает пристреливать миномет...
...Когда 6 марта наш отряд вышел из Комсомольского, мы приехали на базу в Урус-Мартан. Во всех палатках повисло тягостное молчание. Мы потеряли 10 человек. Это много для отряда. Все просто сидели молча и только на следующий день стали приходить в себя. В такой момент никого и ничего не хочешь видеть...
...Я одел епитрахиль и взял в руки крест уже потом, когда вернулись с капитаном на КПП. Туда стали подвозить раненых. Помню паренька из Волгоградской области. Ему раздробило колено. Если бы можно было сразу же самолетом отправить его в Москву, ногу удалось бы спасти, а так этапная эвакуация: сначала в Моздок, а потом куда-то еще. И вот он лежит, и врач опускает руку в рану, выгребает оттуда костные осколки, а обезболивающий промедол уже не действует. Я стал говорить с ним, отвлекать как-то.
Бригаду врачей у нас возглавлял Владимир Давидович Кричевский, уролог из Екатеринбурга. Были еще реаниматолог и две сестры из новочеркасского госпиталя. Мы с ними работали вместе, помогая друг другу. Когда у раненого закатываются глаза и он начинает уходить, главное - удержать его в сознании, и тогда я начинал говорить с ним, уговаривать, молиться...
...Потом привезли ребят, которые попали в засаду у дома в Комсомольском. Был там Виталик Мухин, спецназовец, невысокого роста, худой. Он восемь часов пролежал на земле. На спине у него были рваные раны, осколочные ранения. Позвоночник, кости видно, и кровь уже даже не шла. Он был в сознании. Мы говорили с ним и молились вместе, пока врачи делали уколы и обрабатывали его раны.
...Стали подвозить убитых. Сначала собровцев, потом наших ребят. Тех, из первой группы. Их всех снайпер расстрелял в голову...
Мы говорили с ними накануне, они предлагали мне свои кассеты с музыкой. И вот теперь лежат так на БТРе, в грязи, у всех черные лица. Я подходил к каждому, молился и просил прощения. Первое чувство - это чувство вины.
Я узнал из них только одного, Женьку Яфарова, татарина. Меня спрашивали: "А вот он татарин, его наш Бог примет?" Оставим это Всевышнему. Мы были с ним вместе в бою, рядом. И мне все равно, какой он национальности, я буду молиться за него, как за российского солдата.
Позже я узнал, что Яфарову присвоили звание Героя России, посмертно. В основном всех солдат награждают посмертно. А ведь есть люди, которые всю войну сидят в Ханкале или в Моздоке и получают ордена. А нашего командира спецназа к ордену представляли 4 раза. Он воевал в Дагестане, брал Лысую гору. Теперь Комсомольское. И еще неизвестно, дадут ли ему Героя.
Когда все резервы стянули к Комсомольскому, боевики стали выходить на равнину под видом мирных жителей. Сейчас говорят, что наша сорокатысячная группировка даже после блокады Комсомольского ничего там не могла сделать. Не было там никакого кольца блокады. 10 марта наш отряд заблокировал Комсомольское только с юго-западной стороны, окраину села. Там были самые тяжелые бои. Больше 10 дней провел наш отряд на голом месте под обстрелом пулеметчиков и снайперов. Одного из тех, с кем лежали там, я потом встретил в госпитале в Новочеркасске. Уже как однополчане мы многое вспоминали. Удивлялись потом, почему же никакой разведки тогда не было, ведь никто даже не знал, что там в селе 700 боевиков. О том, что случилось с нашей штурмовой ротой, мы узнали на следующий день, когда нашли их. Что там было, никто точно не знает, ведь очевидцев не осталось. Я знаю, что у половины солдат головы были отрезаны. Значит, их взяли в плен.
Точное количество убитых наших солдат неизвестно до сих пор. Накануне моего отъезда, где-то 14 марта, только через наших медиков прошло 45 убитых. Мне потом назвали 200 человек, и это похоже на правду. Боевики там потеряли около 600 человек убитыми. Сколько реально погибло, не знает никто. Причина в ведомственной разобщенности: внутренние войска - это одно ведомство, федеральные - другое. СОБР и ОМОН идут отдельно. В этой неразберихе было так, что один человек проходил по трем категориям, а мог и вообще нигде не упоминаться. Страшно такое пренебрежение. Да и у начальства есть надежда на то, что можно скрыть истинные потери. Может быть, психологически это и верно, но ведь не легче от этого тем, у кого там воюют мужья и сыновья.
...Еще что поразило меня там: чеченцы говорят - мы бедные люди. А у них громадные дома, только один этаж по 200-300 квадратных метров, и таких 2-3 этажа. В "бедных" домах - 2-3 машины. Чеченские женщины - холеные, в дорогих кожаных пальто и шубах до пят, на них обилие косметики и золота. Чеченцы талантливы в отношении провокаций. Например, проезжает машина с журналистами, тут же откуда-то выбегают тетки с безумными глазами, начинают кричать и жаловаться. Машина проехала, и все спокойно расходятся.
Чеченцы жестоки и со своими. Еще в первую поездку я встретился с Исламом Ахаевым, который 5 месяцев провел в качестве заложника у боевиков. Над ним издевались, его избивали, держали в яме, жгли паяльной лампой ноги. И издевались над ним мальчишки 12-13 лет. Такие вот у них уроки ненависти.
...Получилось так, что Комсомольское некоторое время было практически открыто с двух сторон - с юго-западной стороны и со стороны Алхазурова, с юго-востока. Оттуда боевики пробирались под видом мирных граждан. На наших глазах человек двенадцать шли без оружия, половина - в камуфляже, половина - в гражданской одежде. Вошли в дом и оттуда начали стрелять. В домах уже были заготовлены склады с оружием. А у нас устаревшая, поломанная техника. КамАЗ спецназовский три раза не мог к нам пробиться, все время ломался. Он вез теплые вещи, продукты, воду. Его ремонтировали, и пришел он только через сутки, хотя расстояние там километров двадцать, не больше.
У боевиков совершенная связь. Все разговоры наши прослушиваются. Иногда они использовали наши позывные и вызывали на нас огонь нашей же авиации. Хорошо, что у наших авиаторов связь плохая и они не особенно быстро реагировали.
Конечно, несопоставим опыт первой поездки и второй. Сначала я был в боевых порядках: крестики раздавал, с солдатами побеседовал. Во второй раз я все время был вместе с солдатами. Тут все мироощущение уже изменилось - когда видишь смерть лицом к лицу, когда в тебя стреляют и пули пролетают в сантиметре над головой. Потом спрашиваешь себя, почему опять кому-то не повезло. Как вот тому же Байкеру. Ему было всего 19. Перед боем он подошел ко мне, спросил: "Как настроение, батюшка? Что, с нами будете воевать?" Я был рядом, когда его застрелили. У меня потом командир спрашивает: "Что, Байкер тоже теперь христианин?" "Да, на войне нехристей нет", - отвечаю.
На войне я понял: мы, служители церкви, действительно далеки от жизни. У нас благополучные приходы. А в это время на войне разрушаются души, люди становятся другими. Страшно.
Первый раз было страшно ехать, а второй - возвращаться. Вернуться с войны невозможно. Для оставшихся в живых солдат вся жизнь теперь будет войной. И мой долг священника помочь этим людям.
На снимке: отец Андрей выполняет свою миссию на фронте.