Первые христиане сильно отличались от современных. Во II веке в основном были только секты того или иного направления, отдельные деятели вообще тяготели к язычеству, а некоторые (коих, вероятно, было большинство) к античной философии. Да собственно влияние античной философии (особенно Платона и Аристотеля, не говоря уже о Филоне Александрийском) на христианство очевидно.

Вероятно, один из самых видных сторонников ортодоксии своего времени – Тертуллиан. Жил он еще во II веке, когда христианство не было официальным культом в государстве, но уже имело много последователей.

После того как Туртуллиан завершил образование (философия, риторика и право), он перебрался в Карфаген, где почти сразу принял христианство, а затем стал пресвитером в местной общине.

В дальнейшем он создаст свою общину и будет большим авторитетом среди богословов. Именно он впервые «обосновал» каноническую концепцию т. н. священной троицы, когда появляется догма о триипостасности единого божества. Идею он позаимствовал у Платона (триединство абсолюта).

Так у ортодоксии появились «аргументы». Их противники, конечно, достаточно часто отрицали данный догмат. Те же ариане считали, Иисус Христос ниже бога, точнее, что он просто его создание.

И решить такой спор, конечно, было невозможно. Именно поэтому христианские соборы, да и просто собрания, сопровождались криками, избиениями, изгнаниями и даже убийствами. Побеждали те, у кого сторонников на тот момент было больше.

Аргументы в данном случае не работали по той причине, что собственно не было никакого предмета спора. Как можно «доказать» триединство бога?

Нужно было как-то обосновывать безумное вероучение. Особенно в условиях, когда еще нельзя было опираться на государственное насилие. Именно поэтому Тертуллиан написал апологетические труды.

Поскольку сложно в действительности обосновать не только существование бога, но и воскрешение, непорочное зачатие, говорящую змею и проч., то Тертуллиан создает интересное направление под названием фидеизм.

Суть фидеизма заключается в том, что вера главенствует над разумом. Разум человека, как утверждает Тертуллиан, в принципе не может понять догматы веры. И поэтому сама по себе вера приближает к идеалу человека, но он должен сознательно отказаться от логики и здравого смысла; от философии и науки, которые мешают торжеству веры. Собственно говоря, первые фидеисты призывали отказаться от всяких исследований в пользу религиозного мракобесия.

Максима Тертуллиана - «Верую, ибо абсурдно». Ну и аргументы:

• И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребённый, воскрес: это несомненно, ибо невозможно.

• И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно. И после погребения воскрес; это несомненно, ибо невозможно.

Данная идея стала ключевой в теологии. Все объясняется тем, что идея проста. Не нужно с кем-то спорить, достаточно сказать, что вера преобладает над разумом, а любой критик является просто неверующим («в его сердце нет бога»).

Но этим, ясно, Тертуллиан не ограничивался. Со временем он просто перестал вступать в перепалки с гностиками, и заявил, что «еретиков» необходимо просто физически уничтожать, ибо они мешают человеку уверовать в «правильное учение».

Понятно, что «правильно учение» - это учение Тертуллиана, и те, которые не веруют правильно, должны умереть. Место в аду уже забронировано. И надо сказать, что Тертуллиан в действительности был, пожалуй, одним из самых эрудированных христианских апологетов своего времени. Во всяком случае, он понял абсурдность христианства, прекрасно знал античную философию, что даже на ее основе сумел закрепить догмы.

Именно поэтому в итоге его направление, названное позже патристикой, победило. Оно было основным в христианской теологии до схоластики.

АО «Медицинский Университет Астана»

Кафедра истории Казахстана и философии.

На тему: « Философия средневековья: апологетика и патристика»

Выполнила: Нугуманова Ф.А

Студентка 245 гр факультета ОМ

Проверила: Даулбаева Ж.И.

Астана 2015

1.Введение. Общая характеристика эпохи.

2.Апологетика.

3.Патристика.

4. Использованная литература.

Введение. Общая характеристика эпохи.

Сформировавшись в классическую эпоху античности как регулятор всех форм духовного освоения действительности, философия успешно выполняла функции трансляции, хранения и умножения теоретического знания в последующее тысячелетие.

Однако после того, как христианство стало распространяться в пределах Римской империи, античная философия подверглась переработке. Осуществляя грандиозную работу по осмыслению христианства, в первую очередь текстов Ветхого и Нового Заветов, апологеты христианства и отцы христианской церкви заложили основы средневековой философии, которая формировалась на протяжении целого тысячелетия, и, несмотря на различные направления и борьбу идей, представляла собой к концу XIV века целостную систему знания. В ее основание были заложены евангельская и апостольская идеология в органическом синтезе с греческой по преимуществу рационалистической философией.

В процессе переработки античного духовного наследия отцы церкви почти не тронули многие концептуальные допущения античной философии, нормы познавательного отношения к миру, понятия знания и ценностной окраски познавательной деятельности. Не только теология влияла на средневековую философию, но и философия в свою очередь определила специфику религиозного освоения действительности, художественное творчество, средневековую словесность, а также школы, университеты и научные дисциплины.

Религиозное и светское, мистическое и рациональное, иерархически организованное философское знание средних веков может быть условно разделено на несколько периодов: апологетика, патристика, схоластика. В свою очередь патристика весьма условно может делиться на восточную и западную; в схоластической философии выделяют ранний (XI-XII вв.) и поздний (XIII-XIV вв.) периоды; в схоластике можно также условно выделить рационалистическое и мистическое направления.

Характерные черты средневековой философии:

теоцентризм – важнейшим предметом познания является Бог, человеческая душа;

креационизм – учение о сотворении мира Богом из ничего;

провиденциализм – понимание истории как проявления воли Бога;

эсхатология – учение о конечных судьбах мира и человека;

сотериология – учение о спасении, т. е. о путях обретения райского блаженства и приближения к Богу;

теодицея – объяснение, почему в мире существует зло, если Бог добр и справедлив;

экзегетика – искусство толкования религиозных текстов.

Апологетика.

Апологетикой называется течение в христианской теологии и философии, выступавшее в защиту христианского вероучения – в основном в период формирования христианства и борьбы с язычеством. Время наиболее интенсивного развития апологетики – II – V вв. Собственно философские идеи в первую очередь можно обнаружить в апологиях, направленных против язычников. Центральная проблема – отношение между разумом и верой, языческой философией и христианским вероучением.

Осовение христианскими мыслителями элементов греческрй филоофии начинается с Юстина Мученика(100-166г.г). Он считал, что между христианством и греческой филосовией много точеск соприкосновения. Юстин полагал, что лучшие среди философов говорят о высшем существе,которому обязана своим бытием все остальное. Он упоминает, что и другие философы допускают жизнь после физической смерти, так как знают, что за пределами видимого, чувственного мира существует иная, подлинная реальность. Юстин доказывал, что свои лучшие идеи по космогонии и свободе воли Платон, будучи в Египте, заимствовал из учения Моисея, а потому его можно считать в какой- то мере христианским мыслителем. Согласно ему, во многих вышеперечисленных вопросах философы по существу правы, хотя он сам не разделяет отдельные положения их учений о душе. Несмотря на это, Юстин утверждал, что в работах философов «есть проблески истиы», которые невозможно объяснить случайным совпадением. Он усматривал истоки этого совпадения в учении о Логосе. Согласно традиционным представлениям греческой философии, человеческий ум способен понимать реальность благодаря Логосу или всеохватывающему разуму, пронизывающему всю реальность. По Юстину, воплощение означает пришествие в плоти Логоса или Божьего Слова.

Ученик Юстина Татиан (ум.около 175 г) гордился «варварскими» истоками христианства. В « Слове к грекам» он превозносил христианство и противопостовлял его философии греоков. Как известно, «варварами» греки называли всех, кто говортл на другом наречии. В связи с этим Татиан указывал, что « у них самих нет согласия относительно правильного греческого языка, ибо в разных областях Греции на нем говорят по-разному». Кроме того, он утверждал: люди,заявляющие, что их язык представляет собой величайшее из человеческих творений, придумали также риторику, то есть «искусство продавать слова тому, кто дает наивысшую цену», и таким образом отстаивать неправду и несправедливость. Еще критичнее Татиан высказывается в отнощении языческих богов: Гомер и другие греческие поэты рассказывают ою их позорных делах, таких как прелюбодеяние, детоубийство. «Нельзя поклоняться таким богам,которые ниже людей». Наконец,- говорит Татиан,- не надо заюывать, что многие статуи, которым поклоняются язычники, по сути, изображают блудниц, послуживших скульпторам моделями. Из этого он заключает, что «те самые язычники, которые утвержадют, что христиане принадлежат к низшим социальным группам, фактически поклоняются людям из низших слоев».

Наибольший интерес в истории философии вызывает автор приписываемого ему знаменитого парадокса «верю, потому что абсурдно», хотя именно такой формулировки в его текстах нет. Это был Квинт Септимий Флорент Тертуллиан (ок. 160- после 220 н. э.). Он известен как латиноязычный апологет, который поначалу получил прекрасное античное образование в городе Карфагене, занимался адвокатской практикой в Риме и в это время был язычником. Впоследствии он принял христианство и стал священником.

Тертуллиан уже нападает на языческую философскую мудрость, утверждая, что не только античный разум, но и вся античная культура извращает человеческую жизнь, подчиняя ее ложным целям и ценностям. Тертуллиан - противник изощренной философии, изнеженного искусства и развратных культов, существующих в языческом Риме. Вступив на этот путь, язычники, по мнению Тертуллиана, отказались от естественного образа жизни, подавили естественные человеческие стремления, а среди них и веру в Бога в ее чистом и неискаженном разумом виде. Если неискушенная душа приемлет христианскую веру сразу и безо всяких доказательств, то человеку, развращенному культурой, необходимо пройти путь опрощения и аскетизма. Естественным состоянием человека Тертуллиан считает здравый смысл, искренние желания и чистую, искреннюю веру. Все это можно обнаружить в глубинах души, освобождаясь от культуры как тяжелой болезни. Такого рода самопознание, согласно Тертуллиану, есть путь к истинной вере, который прошел он сам, будучи поначалу язычником.

Итак, у Тертуллиана вера - антипод разума. А в результате он не допускает разум в святая святых и противится исследованию основ христианского вероучения. Не стоит искать логику в том, считает Тертуллиан, что кажется нам абсурдным. Тем более, не нужно искать скрытые смыслы в том, что должно пониматься буквально. Для того и дана человеку вера, утверждает он, чтобы воспринимать буквально то, что выше человеческого разумения. А потому, чем абсурднее то, что сказано в Писании, чем оно непостижимее и невероятнее, тем больше у нас оснований для веры в его божественное происхождение и смысл.

Бог является человеку, доказывает Тертуллиан, самым невероятным и неразумным способом. Именно так являлся людям Христос. Он предстал перед иудеями в качестве униженного и смертного Бога, и иудеи не приняли его. Но для христианской души, утверждает Тертуллиан, в этом абсурде заключены метафизическая тайна и высший смысл. Широко известны рассуждения Тертуллиана о том, что унижение Христа не является постыдным, ибо достойно стыда. Смерть Сына Божьего достоверна, так как нелепа. Его Воскресение несомненно, ибо невозможно. Впоследствии Тертуллиану будет приписана формула: «Верую, ибо абсурдно». Справедливости ради отметим, что подобного утверждения в сочинениях Тертуллиана нет. Но общий пафос его творчества в этой формуле выражен верно. И надо сказать, что его страстная проповедь чистой веры, несовместимой с разумом, оказала влияние на многих христианских мыслителей. Но хотя Тертуллиан отказывает разуму в исследовании основ вероучения, он говорит о том, что его можно использовать в деле защиты христианства от нападок.

ТЕРТУЛЛИАН (Tertullianus) Квинт Септимий Флоренс, свящ. (ок.155-ок.220), раннехрист. латиноязыч. писатель, апологет. Род. в Карфагене, в семье офицера. После прохождения курса наук стал адвокатом. Воспитанный в язычестве, Т. обратился в христианство и принял сан пресвитера (ок.193). Вскоре он переехал в Рим, где служил Церкви, не оставляя адвокатской практики. Богословские и полемические трактаты Т. распространились по всему латинскому миру. Пламенный темперамент Т., блестящий лит. стиль сделали его одним из самых популярных лат. писателей христианства своего времени. Ок. 207 суровый ригоризм привел его в секту монтанистов, к-рая пыталась искусственно возродить обычаи первохрист. общин. Тем не менее авторитет Т. как писателя и богослова не был отвергнут Церковью. Т. не писал спец. толкований на Библию. Для библ. науки большое значение имеют его свидетельства исагогического характера. В частн., он указывал на неполноту *канона, составленного *Маркионом. По его мнению, ересеарх «открыто и упрямо совершил убийство над Писанием» («De praesсriptione haereticorum», в рус. пер.: «Об отводе дела против еретиков», 38). Т. подчеркивал, что разрыв с апостольским *Преданием искажает истину даже тогда, когда сохраняется неповрежденным текст Библии. Так, представитель гностицизма *Валентин «удалял собственный смысл отдельных слов и влагал в них свой, не принадлежащий им» (там же). «Мы имеем, — писал Т., — своими наставниками апостолов Господа, к-рые сами ничего не изобрели по своей воле и принятое от Христа учение верно сообщили народам» (там же, 6). В памфлете «Против Маркиона» (IV,2,5) Т. подтверждает предание о ев.Марке как переводчике (толкователе?) ап.Петра. Он указывает на свидетельство *Церкви как на доказательство апостольского происхождения Евангелий. Впрочем, в отд. случаях, когда не сохранилось преданий об *авторстве нек-рых свящ. книг, Т. предлагает собств. гипотезы об их происхождении и *атрибуции. Так, в трактате «De pudicitia» (рус. пер.: «О стыдливости», 20) Т. приписывает Евр ап.Варнаве.

M i g n e. PL, t.1-3; в рус. пер.: Творения Кв.Септ.Флор.Тертуллиана, К., 1910, ч.1-2, 1915, ч.1-3. l М а з у р и н К.М., Т. и его творения, М., 1892; П о п о в К., Т., его теория христ. знания и основные начала его богословия, К., 1880; П р е о б р а ж е н с к и й П.Ф., Т. и Рим, М., 1926; Ш т е р н о в Н., Т., пресвитер Карфагенский, Курск, 1899; Щ е г л о в Н., Апологетик Тертуллиана. Библиографич. исследование, К., 1888; ЭСБЕ, т.33; B a r n e s T.D., Tertullian, Oxf. (USA), 1971; O’M a l l e y T.P., Tertullian and the Bible, 1967; Q u a s t e n. Patr., v.2; проч. библиогр.см. в ст. Святоотеч. экзегеза.

В лице Тертуллиана христианская письменность нашла яркую фигуру характерную для конца второго и начала третьего века. Он не является отцом Церкви вследствие своего уклонения от ортодоксии, но вместе с тем он, благодаря многогранности своего ума, отражает многие движения богословской мысли того времени. Тертуллиан не только апологет: он, кроме того, и догматист, и моральный учитель с большим обличительным пафосом.

В своей апологетической деятельности он весьма убедителен и обладает большим диалектическим талантом. Перо его остро и временами ядовито. В нравственно-аскетических произведениях он заряжен исключительно ригористическим настроением, и эта его непримиримость и некоторая узость толкнули его в монтанизм. Та же известная узость привела его к некоторой интеллектуальной упрощенности. Он - реакционер в отношении человеческого разума и в этом смысле противоположен Иустину Философу и особливо Клименту Александрийскому. Он чужд христианского гнозиса. Характерно для него противопоставление Иерусалима Афинам и упрощенное предпочтение первого в ущерб вторым, с явным даже их отрицанием.

Вот какую характеристику дает ему архиеп. Филарет Гумилевский: "Воображение живое и порывы пламенного чувства увлекали его за пределы умеренности... Как остроумие его не всегда естественно, так мыслям не всегда достает силы и еще реже ясности; он более поражает, чем убеждает. Его диалектическое искусство и сила духа изумительны; он разбирает мысль со всей тонкостью; но особенно, когда говорит он как монтанист, остроты его слишком едки и сами говорят не в пользу дела. Нередко глубоким мыслям его не соответствуют выражения; карфагенская латынь, и сама по себе грубая, у Тертуллиана составляет свой язык, в котором мысль чаще остается отыскивать догадкой, чем извлекать из слов."

Будучи под влиянием стоической философии, Тертуллиан отразил в своих произведениях ее взгляды. Они наложили свой отпечаток не только на него одного; через Тертуллиана католическое богословие запечатлело на себе известный налет этой философии в ряде богословских проблем. Как совершенно правильно замечает проф. Попов, "Тертуллиан впервые выразил в своем учении принципы западного богословия и оказал могучее влияние на его дальнейшее развитие. Замечательно, что им даны были западу богословские формулы , сохранившие свое значение навсегда."

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан родился в семье римского сотника в Карфагене около 155 г. До своего обращения в христианство он зсил распущенной жизнью языческой среды. Он был хорошо образован, знал философию, право, медицину. В 90-х годах II века он принял крещение и стал столько же ревностным христианином, сколь некогда был язычником. Он стал выдающимся защитником новой религии. В этот период его жизни им написано большинство его апологетических сочинений. Он принял священство. Был женат. Его прямолинейный и решительный нрав не могли его удержать на линии умеренности и сдержанного отношения к людским слабостям. Ригоризм и суровость увлекли его в течение монтанизма. В начале III века он порывает с Церковью. По свидетельству блаж. Августина, и в монтанизме Тертуллиан не нашел удовлетворения и основал свое собственное направление тертуллианистов. Умер Тертуллиан в 20-х годах III века.

Исследователь богословской системы Тертуллиана проф. Алэс делит его жизнь на четыре периода:

1. до священства (до 200 г.);
2. в священстве (до 206 г.);
3. полумонтанизм (до 212 г.);
4. монтанистический (после 213 г.).

Творения.

Следуя этому делению на периоды, список произведений Тертуллиана располагается в хронологическом порядке таким образом:

Первый Период :

Книга к другу-философу (потеряна).

К мученикам (Ad martyres ).

К народам, две книги (Ad nationes ).

Апологетик (Apologeticus ).

О свидетельстве души (De Testimonio animae ).

Второй Период :

О зрелищах (De Spectaculis ).

Против Маркиона, первая редакция (потеряна; Adversus Mardoneni ).

О прескрипции (т.е. о давности против еретиков; De prae-scriptione

haereticorum ).

О молитве (De Oratione ).

О крещении (De Baptismo ).

О терпении (De Patientia ).

О покаянии (De Poenitentia ).

Об одежде женщин, две книги (De Virginibus velandis ).

К жене, две книги (Ad uxorem libri II ).

Против Ермогена (Adversus Hermogenem ).

Против Иудеев (Adversus ludeos ).

О достоинстве души (потеряно).

Против Апеллеса (потеряно; Adversus Apelle ).

О судьбе (потеряно; De Fato ).

О рае (потеряно; De Paradise ).

О надежде верных (потеряно; De Spefidelium ).

Третий Период :

О покрывале девственниц

Против Маркиона, книги I-IV, вторая редакция

О плаще

Против Валентиниан (Adversus Valentinianos ).

О душе (De Anima ).

О плоти Христа (De came Christi ).

О воскресении плоти (De Resurrectione carnis ).

Против Маркиона, книга V-я (Adversus Marcionem ).

Увещание к целомудрию

О венке (война; De Corona militis ).

Скорпиак

Об идолопоклонстве (De Idolatria ).

К Скапуле (Librum ad Scapulam ).

Четвертый Период :

О бегстве во время гонений

Против Праксея (Adversus Praxeam ).

О единоженстве

О посте

Об экстазе (потеряно).

О стыдливости.

Как видим, литературное наследство Тертуллиана весьма внушительно. Если исключить из этого списка восемь потерянных (включая и первую редакцию Против Маркиона) произведений, остается 32 трактата разной величины и силы, посвященных самым ракообразным вопросам богословия и сторонам личной и общественной жизни.

Учение Тертуллиана.

Тертуллиан - апологет и догматист. Богословские воззрения вообще.

Переходя к разбору богословской доктрины Тертуллиана, следует прежде всего обратить внимание на его защиту и обоснование божественного происхождения христианской религии. Этому посвящены в особенности его Апологетики Против Иудеев . Тертуллиану необходимо в полемических целях обосновать божественность самого Христа.

Этому он находит 3 рода доказательств: 1) пророчества Ветхого Завета; 2) чудеса Нового Завета; 3) жизнь Церкви.

Ветхий Завет является предисловием к Новому, подготовкой к нему и прозрением его. Ряд пророчеств Ветхого Завета предуказал будущее явление христианства. К такого рода предвидениям пришествия Христа Тертуллиан причисляет: мессианские пророчества о царстве Христовом, о 70 седминах пророка Даниила, о имени Христовом и о Его рождении, о характере самого Христа у прор. Исайи, о страданиях Его, о воскресении Его, о призвании язычников и рассеянии Израиля (Даниила 9:26; Второзак. 28; Псал. 2; Исайи 42 гл. и др.). Автор обращает внимание Иудеев на два ряда пророчеств Ветхого Завета о Христе: одни говорят о Его пришествии в образе раба для страдания за род человеческий, тогда как вторые относятся к будущему Его пришествию во славе. Нельзя не видеть влияния Диалога с Трифоном Иудеем св. Иустина Философа. Это, как говорит Алэс, та же экзегетическая традиция.

Иудеи, основываясь на ветхозаветных предсказаниях, не перестали искать в них какого-то грядущего мессию, не угадав в Господе Спасителе настоящего и единственного обетованного Христа. Для вящего их убеждения автор прибегает и к доказательствам из Нового Завета. Он обращает внимание иудействующего читателя на многочисленные чудеса Спасителя: изгнания бесов, исцеления слепых и прокаженных, управление стихиями и даже самой смертью. Наивысшим чудом является, бесспорно, воскресение Самого Спасителя. В лице Господа Христа соединяются оба Завета: к Нему приводят пророчества, и Он Сам приводит в исполнение чаемое.

Жизнь самой Церкви также служит карфагенскому апологету убедительным свидетельством истинности христианского вероучения. Христиане являются ежедневными свидетелями изгнания нечистых духов и иных чудес, совершаемых пастырями Церкви. Кроме того, высота нравственного учения христианского и первенствующая евангельская заповедь о любви достаточно говорят об истинности нашей веры. Наконец, и самый быт христиан говорит о том же. Тертуллиан упоминает агапы, общность имуществ (разумеется, свободную, а не социалистически принудительную), благотворение христиан и т.д.

Бытие Божие . Единство Божие защищается Тертуллианом против:

1. политеизма язычников

2. дуализма Ермогена

3. дуализма Маркиона

4. гностических систем (главным образом, Валентина).

В вопросе о бытии Божием как таковом Тертуллиан приглашает обратиться к рассмотрению явлений природы, всего того, что окружает нас. Кроме того, он в "свидетельстве самой души, которая, несмотря на темницу тела... невольно призывает имя единого Бога и вопиет: великий Боже! благий Боже! что угодно Богу!" и т.д., видит некое подтверждение бытия Божия. "О свидетельство души, естественно христианской! - восклицает он. - Произнося подобные слова, душа обращает взоры свои не к Капитолию, но к небу, ведая, что там чертог Божий, что оттуда сама она происходит, потому что происходит от самого Бога" (Аполог . 17).

Останавливаясь на вопросе о политеизме язычников, что им разрабатывается преимущественно в книге Против народов (т.е. к язычникам) Тертуллиан различает богов, созданных учением философов (стихии мира, планеты), и богов - произведений поэтической фантазии (часто олицетворение пороков и соблазнов), и, наконец, богов народного верования. Но и по отношению к одним, и другим, и третьим он ставит вопрос, кто же является руководителем и подлинным единым владыкой всех этих божеств, духов, демонов и пр. Кто же этот, как он говорит, manceps divinitatis ?

Перед Тертуллианом было два типа дуализма, против которых он и вел борьбу: учения Ермогена и Маркиона. Ермоген проводил теорию стоиков, развивая хилозоический дуализм. Его исходной точкой была проблема о существовании зла в мире. Судя по словам самого Тертуллиана, Ермоген отошел от христианства к языческой философии, "в Академию и в Портик." В основу его системы легло учение о совечной Богу материи (Против Ермогена 1). Если предположить, что Бог создал мир из Себя, то тогда бы Бог изменился в Своем существе, что невозможно. При предположении, что мир создан из ничего, пришлось бы допустить, что Всеблагий Бог, от Которого ничто недоброе не может исходить, создал и зло в этом мире. Остается поэтому только третий выход: зло, произведенное Богом не по Его воле, сотворено из какой-либо недоброй сущности, т.е. из Материи, совечной Богу. Эта совечность материи Богу обосновывается Ермогеном так: "Бог всегда был Богом, всегда был также Господом; не было мгновения, когда бы Он не был Богом. Но не был бы Он всегда ни Господом, ни Богом, если бы не существовало всегда что-либо такое, над чем бы Он всегда был Господом; а поэтому Материя всегда существовала с Богом" (3).

Что касается последнего аргумента, т.е. того, что Бог всегда есть и Господь, Тертуллиан возражает так: "Имя Бога от вечности было в Боге; но не таково имя Господа, потому что свойства того и другого различны. Бог есть имя самой сущности, т.е. божества. Господь же есть имя не сущности, но могущества; сущность всегда существовала со своим именем, которое есть Бог" (3). Главный довод Тертуллиана построен на основании самобытности Бога. Возможность сосуществования наряду с Богом совечной Ему материи ограничивала бы безусловную мощь Бога, Его абсолютность. Бог не мог быть Господом сущности, Ему равной, но Он, вероятно, воспользовался ею "по уступочному праву" и, "не взирая на все недостатки этой совечной, но недоброй по природе материи, употребил в дело эту дурную сущность." Это было бы не могуществом, а наоборот слабостью Бога (9). Что особенно важно, Ермоген обусловливает творческий акт Бога бытием этой Материи, ставя себя в зависимость от нее. Не Материя имела надобность в Боге, а Бог возымел эту надобность в ней. Бог настолько, следовательно, слаб и неискусен, что зависит от услуги этой материи (8). Последнее особенно важно; очень часто в проблему происхождения мира человеческий разум вводит этот момент принудительности для Бога, лишая Его абсолютности и свободы. Кроме того, аргументом против совечности материи должно послужить соображение, что эта материя погибнет, как неоднократно засвидетельствовано в Писании. А то, что будет иметь конец, должно иметь и начало (34).

Если Ермоген был первым лжеучителем, против которого восстал Тертуллиан, и не имел, по-видимому, особого труда преодолеть его заблуждение, то противником, потребовавшим гораздо большего полемического пафоса Тертуллиана, является Маркион. Против его заблуждений Тертуллиан восставал три раза. Первая редакция его труда утеряна; вторая редакция составлена им в два приема: первые четыре книги в период 207-208 гг. и пятая книга между 208 и 211 гг.

Личность Маркиона - одна из наиболее интересных во II веке. Значение его огромно, борьба с ним велась долго и упорно: против него так или иначе боролись Тертуллиан, импер. Константин, св. Кирилл Иерусалимский, блаж. Феодорит. На Западе и на Востоке течение маркионитства охватило огромные пространства. Оно распространилось, в сущности, по всему средиземноморскому бассейну. Отчасти оно уступило место миссионерству вселенской Церкви, отчасти же утонуло в позднейшем манихействе.

Канва жизни самого Маркиона не особенно богата: родился он (по Харнаку) около 85 года в Понте, точнее, в Синопе. По Ипполиту, он был сыном епископа. Замечание этого же писателя, что Маркион был отлучен от Церкви своим же отцом за какой-то неблаговидный поступок, не находит себе подтверждения ни у других писателей эпохи, ни у того же Ипполита. Харнак считает, что это замечание не больше, как полемический метод.

Маркион много путешествовал по Малой Азии; встретился между прочим и со св. Поликарпом Смирнским, который, опознав его, воскликнул: "Узнаю тебя, перворожденный сын Сатаны!" Маркион появляется и в Риме, где он основал свою школу. Тут же появляются и его "Антифезы," и распространяется главное его произведение - исправленный им и "очищенный" от иудаизмов текст Нового Завета. Все это потеряно, но благодаря трудам ученых, особливо же кропотливой работе Харнака, Удалось восстановить оригинальный текст Маркионова евангелия. Харнаку принадлежит блестящая работа о Маркионе, в которой он, поистине с ювелирной тщательностью и тонкостью, воссоздал по полемическим антимаркионским произведениям текст утерянный и всеми забытый. Литературная работа Маркиона должна быть, по Харнаку, датирована периодом 139-144 гг.

Но Маркион был не только возглавителем некоего нового богословского течения или школы, он был основателем и особой церкви, с ее организацией, новыми принципами жизни, большим миссионерским пафосом. В чем успех Маркиона? Почему потребовалось столько полемических усилий, чтобы преодолеть влияние Маркиона на его современников?

Христианство во II веке стояло на распутий: или быть поглощенным еврейской стихией и превратиться в иудейскую секту, или же, соприкоснувшись с эллинизмом, утонуть в море гностических баснословии С одной стороны, верность ветхозаветному авторитету усиливала иудаистические элементы, сводила новое благовестие к торжеству Моисеева закона, в значительной степени стирала самую сущность христианства. С другой стороны, появлялось желание многое религиозно осмыслить найти некое примирение между верой и гнозисом, построить здание христианской философии.

Маркион осуществил в истории раннего христианства задачу очень большой глубины:

1. самое большое его дело, свидетельствующее о величине его ума и дарований, это, так сказать, первая "критическая работа над текстом" Нового Завета. В этом смысле Маркион предваряет Оригена. Он явился в каком-то смысле далеким предвозвестником современной нам formgeschichtliche Methode . Его компиляция канона Священного Писания есть явление для того времени небывалое и огромное. Маркион задался целью "очистить" текст Евангелия и посланий ап. Павла от якобы наслоившихся на нем "иудаизмов";

2. Маркион попытался создать некое новое христианское общество на базе своей же теологии. Он захотел реально осуществить христианство во всей его полноте, не ущербленное, не замутненное никакими внешними влияниями и т.д. Он основал даже свою особую церковную организацию. Она знала свою иерархию; женщинам было предоставлено право совершать таинство крещения; отношение к нехристианам, к катехуменам было более милостивое и снисходительное;

3. Маркион особенно сильно ощутил противоречие, между этикой закона Моисея и этикой христианской любви и заострил его;

4. аскетическая жизнь в его общине была на большой высоте и нравы отличались вместе с тем особенной простотой;

5. наконец, само обаяние его личности должно многое объяснить в успехе его проповеди.

Харнак (стр. 223 и ел). так определяет сущность проповеди Маркиона и его "евангелие": Писание надо понимать буквально; всякий аллегоризм исключается и Евангелие независимо; никакие внешние авторитеты ему не нужны для подтверждения, равно как и никакое философское обоснование; исключается всякий эстетизм, синкретизм, энтузиазм, мистицизм и пневматика. Ветхий Завет есть книга низшего, иудейского бога. "Никакой теодицеи, никакой богословской космологии! Ничего кроме любви!" (стр. 228). Харнак любит сравнивать Маркиона в некотором смысле с Толстым.

Вернемся к Тертуллиану.

В отличие от Ермогена, дуализм Маркиона носит характер не хилозостический, а спиритуалистический. Зло имеет свое происхождение не в материи, совечной Богу, а в ином источнике, духовном, т.е. в некоем ином Божестве. Маркион противопоставляет два Завета - Ветхий и Новый. Бог первого - Бог зла; Бог Евангелия добр. В ветхозаветном откровении Маркион находит тексты в подтверждение своих предположений. В словах Исайи (45:7) "я произвожу бедствия" этот лжеучитель видел в Боге Ветхого Завета источник зла. Тертуллиан (II Марк. 14-15) приглашает его различать между двумя видами зла: злом, составляющим преступление, и злом, являющимся наказанием за преступление. Зло-преступление имеет своим источником диавола, тогда как Бог есть причина наказания. Первое есть плод нечестия; второе же - действие правосудия Божия. Маркион, таким образом, не отличал зла метафизического от тех бедствий и страданий, которые Бог попускает по промыслительному Своему хотению. Это суть проявления правосудия Бога. Если осуждать Бога за допущение Им таких "зол," то следовало бы, говорит Тертуллиан, оправдывать самые преступления и неправду, за которые Бог посылает эти наказания.

Если же Маркион допускает, наряду с Богом, благим виновником добра, существование и иного Бога, Бога зла, т.е. не материалистическую, а спиритуалистическую основу зла, то почему бы не допустить не только двух, но и трех, четырех, тридцати и более богов, как это делали Валентин и иные гностики. Во всяком случае допущение существования, наряду с Богом, какого-то иного духовного абсолютного начала тем самым ограничивает абсолютность первого Бога, или, лишая Его абсолютности, тем самым признает его не богом. Тертуллиан, таким образом, и в данном случае считает себя призванным защищать принцип самобытности Божией.

В своем произведении Против Валентиниан Тертуллиан обрушивается на баснословные измышления гностиков об зонах, перечисляя всевозможные имена вымышленных гностиками божеств, равно как и имена разных начальников и основоположников гностических школ.

De praescriptione haereticorum.

Среди полемических трактатов против еретиков особое место в литературном наследстве Тертуллиана занимает трактат De praescriptione haereiicorum . Его переводят по-русски или О давности против еретиков (проф. и. В. Попов) или Прещения против еретиков (Карнеев). В сущности, ни тот, ни другой перевод не объясняют сути дела. Тертуллиан - юрист; это выражение им заимствовано из римского процессуального права. Praescriptio - это такое доказательство или такой довод против истца, при предъявлении которого судья может прекратить дальнейшее судопроизводство. Иными словами, "проскрипция" против еретиков - это такой аргумент против них, при наличии которого дальнейший с ними спор бесполезен, беспредметен. Этот трактат потому интересен в истории христианской письменности, что он вводит в экклесиологию известный критерий понятия Церкви. Единство Церкви Тертуллианом доказывается единством предания, и это и есть его прескрипция против еретиков, лишенных этого единого предания.

Единство веры и учения - вот то, что нужно Тертуллиану для обоснования истинности Церкви. Христос послал на проповедь Своих апостолов; они основали отдельные Церкви. Истинность известного вероучения доказуется его согласием с апостольскими церквами. Вероучение противное апостольскому преданию является ложным.

С одной стороны, Церковь, апостолы, предание; с другой - еретики (Ермоген, Маркион, Валентин). Истина появилась ранее ереси; ересь есть искривление истины. Еретики не могут доказать своего происхождения от апостолов и своих духовных истоков. "Кто ты? может спросить Церковь всякую ересь. С каких пор и откуда ты пришла? Что ты у меня делаешь, будучи не из моих? Ты, Маркион, по какому праву рубишь мой лес? Кто позволил тебе, Валентин, совращать в сторону мои источники? Кто предоставил тебе, Апеллес, власть колебать мои пределы? Как осмелились вы сеять и жать здесь своевольно? Это моя собственность, я давно ей владею, владею ей первая; я происхожу от древних ее владетелей, могу предоставить на то неоспоримые доказательства. Я - наследница Апостолов, пользуюсь моей собственностью, согласно с их завещанием, с их душеприказчеством, с присягой, от меня взятой " (37).

Этот трактат интересен и потому, что представляет собой каталог современных Тертуллиану ересей с кратким перечислением их основных заблуждений.

Но особливо интересен этот труд и по своему общекультурному значению. Еретикам противопоставляется единство веры и предания, т.е. единство Церкви. Что же является источником всех ересей? Философия. Это источник всех зол. Тертуллиан в этом трактате (написанном около 200 г). уже начинает проявлять свою узость и примитивизм. Это уже начало того его упрощенства, которое в позднейших его произведениях сделает его непримиримым врагом всякого дерзания человеческой мысли.

"Мы не нуждаемся ни в любопытстве после Иисуса Христа, ни в изысканиях после Евангелия" (8). Отсюда непримиримое противопоставление Афин Иерусалиму. "Что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью, между еретиками и христианами? Наша секта возникла с портика царя Соломона, научившего нас искать Бога прямым и чистым сердцем. О чем помышляли люди, мечтавшие составить христианство стоическое, платоническое и диалектическое?" (7). Так намечается один из путей христианского сознания, приводящий в конечном итоге к своеобразному христианскому духовному нигилизму. Иной путь показывают нам св. Иустин, Климент Александрийский, Ориген, Каппадокийцы и вся богословская философская традиция Церкви.

О существе Божием.

Тертуллиан - первый, кто начал интересоваться догматическими вопросами о Св. Троице. Он начинает собой ряд писателей-богословов. При всем несовершенстве его терминологии и недоразвитости его богословской мысли, он дает для Запада определяющее направление в богословии. Не будучи отцом Церкви, он все же очень многому научил западную церковную мысль.

Прежде всего надо помнить, что его богословские воззрения почивали преимущественно на философии стоиков. Стоический натурализм и монизм наложили свой отпечаток на богословие Тертуллиана настолько, что все оно окрашено этими воззрениями. Материалистическое понимание не только души человека или ангелов, но даже и самой божественной сущности является продуктом именно этого стоического влияния. Платонизм глубоко чужд и несвойствен мышлению карфагенского пресвитера; самостоятельное бытие родовых сущностей и все учение об идеях он не приемлет. На онтологии Тертуллиана, по существу стоической, почивают его гносеология, антропология и сама теология.

Тринитарное учение с логическим расчленением божественной сущности, с пониманием "телесной субстанции" Бога в духе почти материалистического антропоморфизма вытекает все из того же философского влияния. Его икономический субординационизм есть также логический вывод из тех же философских построений.

Впоследствии это влияние Тертуллиана и стиль его богословского мышления сильно сказались в так называемом споре "двух Дионисиев," т.е. римского папы Дионисия с тезоименным ему александрийским епископом. Тринитарные воззрения этого последнего казались римскому Дионисию-тертуллианисту слишком "левыми," оригеновскими, и скрашивались в его сознании в слишком грубую форму почти буквального тритеизма. Для тертуллиановского западного богословия на первый план выступала всегда идея об абсолютном (нумерическом) единстве Божества, вытекавшая из самой сущности стоической онтологии. Боясь тритеизма и с трудом воспринимая александрийское учение об Ипостасях, западное богословие особенно легко принимало термин "единосущный" (ομοούσιο^, который для богословски образованных александрийцев звучал не всегда так, как его понимали западные. На Востоке боялись в этом выражении услышать савеллианские монархианские нотки, т.е. боялись слияния Ипостасей. Запад, воспитанный на Тертуллиане и стоиках, наоборот, с особенной легкостью защищал это "омоусианство," исходя из нумерического единства Божия и пуще всего боясь чрезмерно выраженной ипостасной раздельности Лиц.

Тертуллиан исходил в своем богословствовании из понятия об Отце, как совершенной полной субстанции. Нумерическое единство в Св. Троице - вот исходная точка для Тертуллиана. Наряду с этим, его богословие определяется характерным для стоиков натурализмом.

Как правильно замечает Алэс, "метафизик Тертуллиан не подымался до высоты Тертуллиана диалектика." Терминология апологета оставляет часто желать лучшего. Так например, с одной стороны, он "тело" corpus противопоставляет "душе" anima ; но, наряду с этим, не колеблясь, он утверждает, что "дух имеет тело особого рода в своем образе. Все, что существует, есть тело особого рода," откуда и ангелы должны иметь у Тертуллиана тело, но тело особенного рода. Может быть здесь под corpus следует мыслить substantia ; но во всяком случае стоический натурализм дает себя сильно чувствовать.

Бог есть дух, но тут же спрашивает: "Кто же станет отрицать, что Бог есть тело, corpus ?" Подобные выражения вносят беспорядок в богословский лексикон Тертуллиана, равно как и утверждение, что Бог страдает, Deus passibilis est . Он, правда, оговаривается, что это страдание не должно быть понимаемо в человеческом буквальном смысле, но все же благодаря таким неточностям его учение о существе Божием страдает известной огрубленностью воззрений.

Тринитарное учение вообще.

Тринитарные взгляды Тертуллиана вырабатывались в борьбе с двумя крайностями богословской мысли: с одной стороны, Валентин с его баснословиями о 30 зонах, а с другой, антитринитарий Праксей, предтеча Савеллия, сводящий различие Лиц к простой модальности. Свое учение о Троице Тертуллиан выразил в остром трактате Против Праксеа . Терминология его рудиментарна и неясна. Но это все же не мешает в основных чертах выразить определенное исповедание веры во Св. Троицу: Отца, Сына и Святого Духа.

Здесь характерно такое место из трактата: "Умы простые и невежественные, равно как люди неученые, составляющие большинство верующих, видя, как человек в силу символа веры от многобожия века сего переходит к единому истинному Богу, забывают, что надо не только признавать Его единым, но и верить всему домостроительству Его" (3). Важно, что тринитарное построение Тертуллиана обусловлено домостроительством, т.е. икономическим моментом. Второе Лицо Св. Троицы принимает в системе Тертуллиана свое очертание в зависимости от этого домостроительства.

Исходя из единобожия, Тертуллиан убеждает эти "простые и невежественные умы" в том, что монархия нисколько не противоречит тому, что у царя может быть наследник сын и иные высшие сановники. Но тяже апологет, развивая эту мысль, высказывает некоторые суждения, малоприемлемые с точки зрения ортодоксального богословия. "Действительно, прежде всякого начала Бог существовал один: Он составлял Сам для Себя и мир Свой, и Свое пространство, и общность существ. Он был один в том смысле, что вне Его ничего не было сотворено. Но и тут нельзя сказать, чтобы Он был Один. С Ним было Лицо, Которое Он имел в Самом Себе, т.е. Разум, потому что Бог есть существо разумное." Далее о том же Разуме: "Довольно, что Бог, хотя бы и не родил еще Сына , но имел Его уже в Самом Себе вместе с Разумом или в Разуме, таинственно обдумывая и располагая то, что хотел произнести через Слово Свое." Наконец и так: "можно сказать, что Бог прежде сотворения вселенной был не один, что имел в Самом Себе Разум Свой, и в Разуме Свое Слово, которое родил непосредственно из внутренности Своей, из чрева, как говорит Давид" (5).

Пытаясь различать Ипостаси Св. Троицы, Тертуллиан рассуждает: "какая бы ни была сущность Слова, но я объявляю Его особым Лицом, и усваиваю Ему имя Сына Божия. Признавая же Сыном, считаю Его существом, отличным от Отца" (7). "Существует Бог Отец и Бог Сын. Как день не то, что ночь, так Отец не то, что Сын: оба одно и то же быть не могут" (10). Так пытается он подчеркнуть различие Ипостасей, или Лиц, заимствуя это выражение из римского юридического языка (Цицерон, Дигесты ). Но Тертуллиан предупреждает, что нельзя за различием мыслить и разделения Лиц, чтобы не впасть в трибожие. Он настаивает на "распределении, но не разнообразии, на отличии, но не разделении. Отец не то, что Сын, - и это значит: различен в лице, а не в сущности." И непосредственно за этим высказывает вдруг такое суждение: "Отец есть всецелая сущность. Сын есть истечение (derivatio ) и часть сего всецелого, как Он Сам сказал: "Отец болий Мене есть " (9). Говоря о Святом Духе, заявляет: "Бог хочет показать третью степень Божества в Параклите по примеру того, как мы показываем вторую степень в Сыне, соблюдая основное начало высшего домостроительства."

Бог, невидимый по существу, может, однако, и явиться людям. Ветхозаветные теофании так и воспринимаются Тертуллианом. Моисею было отказано видеть лицо Божие (Исх. 33), тогда как Иакову Бог явился лицом к лицу (Быт. 32).

Единство сущности при различии Ипостасей Тертуллиан объясняет и на основании слов Спасителя в Иоан. 10:30:"Аз и Отец едино есма." Глагол "есма" указывает, что тут не об одном говорится а о множественном. В то же время "едино" указывает на единосущие этих не единых лиц. Апологет настаивает: "едино" в среднем роде, а не "один" в мужском. Здесь говорится о "единстве, подобии, союзе, любви Отца, оживляющего Сына, и о покорности Сына, повинующегося воле Отца" (22).

Неотчетливость тринитарной терминологии явствует также и из нижеследующего отрывка. Говоря о схождении Духа на Деву Марию, апологет пишет: "упоминая здесь о Святом Духе, хотя Святой Дух и есть Бог, но не именуя Его прямо Богом, Ангел хотел дать разуметь о части целого , имевшего снизойти под именем Сына . Тут Дух Святый никто иной, как Бог Слово (!). Как в изречении Иоанна Слово плоть быстъ, под именем Слова разумеем мы Духа (!), так и здесь под именем Дух мы понимаем Слово. Дух действительно есть сущность Слова, а Слово действие Духа, и оба они составляют одно... Дух Божий есть Бог и Слово Божие есть Бог; Они, хотя и происходят от Бога, но не составляют Того, от Кого происходят. Хотя по сущности они и Боги, но не Бог Отец, а только Боги, потому что происходят от Своей сущности, поскольку составляют сущность и часть целого " (26).

"Рождено Слово, рожден Дух, вместе со Словом, по воле Отца, следовательно воплотилось Слово."

В заключение надо сказать, что Тертуллиан исповедует божественность всех Трех Лиц, их, так сказать, единосущность. Но терминология его доставляет немало затруднений для правильного понимания ипостасных взаимоотношений. Все это почивает на стоическом монизме и натурализме и явно приводит к субординационизму.

Исхождение из Сына.

В тринитарном учении Тертуллиана особое место занимает проблема Второй Ипостаси. Было уже сказано, что рождение Сына Божия обусловлено целями домостроительства. Это не есть свободный акт внутри-троичной жизни, но вынужденный какими-то внешними побуждениями откровения и икономии. Сын Божий, кроме того, занимает место посредствующее между Богом и миром. И наконец, Тертуллиан откровенно договаривается до субординационизма, считая Сына истечением и частью Божества, поставляя его "на втором месте," а Духа Святого просто считая третьей степенью. Но апологет в своем учении о Второй Ипостаси оперирует понятиями скрытого божественного Разума и произнесенного Богом Слова. В этом, как правильно замечает Алэс, Тертуллиан коренным образом отличается от учения Филона о том же Логосе. В самом деле, у Филона как бы два последовательных состояния Логоса, если не два различных Логоса. Логос как божественный Разум (θεϊος Лоγос) и рядом с ним божественная мысль как произведение этого Разума, как божественный миротворческий Логос, как умопостигаемый космос, как άρχέτυπον παράδειγμα, как ιδέα των ιδεών. Это удачно выражается французскими терминами: le Verbe pensant et le Verbe pense .

Совсем иное учение развивает Тертуллиан. Он исходит не из Филона, а из тех восточных апологетов, Иустина, Татиана, Афинагора и особливо Феофила Антиохийского, с их понятиями λόγος ένδιάθετος и λόγος προφορικός.

Для Тертуллиана ясно одно: Бог никогда не был без Своего Логоса, не был αλογος. Но рядом текстов из произведений изучаемого апологета можно подтвердить сосуществование в его системе нижеследующих этапов в становлении божественного Логоса: 1. божественный Разум, ratio , Verbe latent au sein de Dieu ; 2. Слово, произнесенное Богом прежде всякой твари, Sermo ; 3. в акте творения; 4. Сын Божий в Его ипостасном бытии.

Алэс правильно замечает, что эти понятия Разума и Слова не следует донимать только как атрибуты Божества, и, хотя это еще не Лицо, но во всяком случае эмбрион Лица, как бы зачатый в недрах Божества. Тертуллиан кроме того может сказать, что "было время, когда не было Сына," что отчасти напоминает классическое для будущих арианских писателей утверждение: ην οτ ουκ ην. Разница здесь только в том, что арианская формула отрицает вообще ипостасное бытие Сына Божия, тогда как Тертуллиан выражает мысль, что было время, когда Сын не проявлялся вне Бога Отца.

Антропология.

Антропологические воззрения Тертуллиана будут разобраны поверхностно, чтобы только ими оттенить общую линию развития церковной мысли. В главном, Тертуллиан искал и дал ответ на следующие вопросы психологии и антропологии: 1. о природе души; 2. о происхождении души; 3. о назначении человека.

1. Πрирода души . Исходя из повествования книги Бытия, Тертуллиан определяет душу как дыхание Божие, Dei flattus . Но какова природа души, точнее, абсолютно ли она духовна или имеет хотя бы некую оболочку, Тертуллиан отвечает не вполне ясно. Он восстает против материалистического взгляда некоторых древних философов, но и не приемлет безусловного спиритуализма Платона и Аристотеля. Он считает, что душа вообще не может входить в эти категории одушевленности и неодушевленности. Все же он не обинуется сказать, что душа есть corpus sui generis . Душа имеет невидимое тело. Не следует вообще забывать, что для Тертуллиана и Deus corpus est. Душа имеет свой облик (habitus, effiges ), границу (terminus ), три измерения. Согласно авторитету Св. Писания, души видимы (Откр. 6:9; Лук. 16:23). Это второе свидетельство Писания служило не одному Тертуллиану для подтверждения относительной телесности души. Св. Ириней Лионский, а за ним св. Григорий Нисский говорили, ссылаясь на притчу о богатом и Лазаре, об отличительных признаках души, как бы о каких-то отпечатках на них их телесной оболочки. Св. Григорий Нисский был вероятно под влиянием Оригена, учившего о том же. Но мнение Тертуллиана об облике души, о ее относительной телесности и даже о трех ее измерениях навеяно древней философией, точнее Аполлодором.

Но все это не мешает Тертуллиану утверждать простоту души по существу и ее неделимость, при множественности ее энергий. В этом он следует за Платоном, для которого душа - "божественна, бессмертна, Разумна, однообразна и неделима" в отличие от тела "человеческого, смертного, неразумного, многообразного и разделимого." Однообразие это философ понимает, как "в себе и по себе," "божественное чисто и однообразно."

2. Происхождение души . В этом вопросе Тертуллиан единственный из христианских писателей, кто стал на точку зрения традиционизма. Он отвергает "баснословие Платона" о предсуществовании души, столь легко воспринятое Оригеном. Мнение о том, что душа творится только в самый момент рождения, отвергается Тертуллианом ссылками на примеры из Св. Писания: Иеремия 1, 5, близнецы во чреве Ревекки, Иоанн Предтеча во чреве Елисаветы и Сам Спаситель во чреве Богоматери. Душа, ее изменения и развитие связаны с ростом тела.

3. Назначение человека . Смерть есть последствие греха. Судьбу человека по смерти Тертуллиан понимает отлично от языческой философии. В ад сходят не некоторые души, а все без различия. Христос Спаситель сошел в "преисподняя земли," чтобы проповедать "находящимся в темнице душам." Тертуллиан применял к аду слова Матф. 5:26 о темнице, из которой душа не выйдет, пока не воздаст последнего кодранта. Из этого католические исследователи хотят сделать такой вывод, что Тертуллиан уже учил о чистилище, не употребляя, впрочем, самого выражения.

Тертуллиан часто говорил о воскресении плоти и написал специальный трактат под этим заглавием. Он ищет доказательства воскресению и в достоинстве плоти, и в божественном всемогуществе, и в примерах из жизни природы, и в требованиях, проистекающих из божественного правосудия. В трактате О воскресении плоти он объясняет, что текст ап. Павла (1 Кор. 15:50) "яко плоть и кровь царствия Божия наследовать не могут" надо понимать не в смысле состава человека, из плоти и крови, противоположных душе, а в смысле тяготения его к земным привычкам и наклонностям греха.

Он учит не об уничтожении (perditio ) тела, а о его изменении (demutatio ), о преображении сущности, а не об истреблении. "Плоть воскреснет, не только вся плоть, но та же самая, и во всей своей целости... Душа имеет своих ближних, свое убранство, свою прислугу: это плоть. Стало быть, плоть будет сопровождать душу, как молочная ее сестра" ... "Плоть есть невеста, или, точнее, супруга, сопряженная кровию с Иисусом Христом... О, душа, - заканчивает Тертуллиан, - не завидуй плоти. Нет ближнего, которого бы ты должна более любить после

Господа." Так писал Тертуллиан, будучи, впрочем, в то время уже наполовину монтанистом.

Монтанизм Тертуллиана.

Как было указано выше, Тертуллиан закончил свою проповедническую деятельность в разрыве с Церковью. Последний период его жизни окрашен сначала слабыми оттенками монтанистического учения, а потом он сам сделался открытым сторонником этого учения. Монтанизм Тертуллиана - явление очень интересное в истории христианской мысли; замечательное тем более потому, что оно может послужить ярким примером для развития известного направления религиозной психологии. Монтанизм вовсе не есть только эпизод второго и третьего века нашей церковной истории. Прекратив свое существование как таковой, он, однако, не умирал в истории религиозных движений. Отклики его можно найти и значительно позже. Можно говорить, что монтанизм умеет затрагивать очень распространенные настроения религиозной психологии и играть на известных струнах с большим успехом. Благодаря этому он легко находит себе сторонников и последователей.

Монтанизм, известный и под именем "фригийской ереси," или "ката фригийской," или же еще "нового пророчества," ведет свое происхождение из Малой Азии, из Фригии, от некоего Монтана. Монтан, обращенный из язычества, был до того жрецом Кибелы. В христианстве он быстро (ок. 172 г). основал свое сообщество и очень быстро приобрел успех и популярность. Распространившись в значительной степени в Малой Азии, монтанизм проник и на Запад, где имел своих последователей в Галлии (в Лионе), в Риме и в Карфагене. Тут и встретился с этим учением Тертуллиан.

Основные особенности этого "нового пророчества" могут быть сведены к следующему: 1. напряженное ожидание близкой парусин Христа; 2. ригористический аскетизм; 3. экстатическая настроенность его адептов, выражающаяся главным образом в пророческих выступлениях под непосредственным якобы влиянием и вдохновением Параклита. Следует вспомнить, что Милтиад в свое время писал апологетический трактат о том, что "пророки не должны говорить в исступлении." Эсхатологические настроения монтанизма выражались в ожидании скорого явления Небесного Иерусалима. Но эти настроения не помешали, однако, новой секте заняться и своим земным устроением. Как остроумно замечает Дюшен, "Иерусалим Небесный на земле не явился; поэтому принялись за устроение Иерусалима земного" (I 275). Монтан увлек за собой экстатически настроенных людей. Нашлись пламенные последовательницы Максимилла и Прискилла; некий Феодот занялся хозяйственными делами секты; начали писаться энциклики от имени нового пророка.

На западе монтанизм не дал ярких представителей, кроме самого Тертуллиана. Это самый блестящий писатель нового учения. Поворотным пунктом в жизни Тертуллиана должен быть признан трактат О покрывале девственниц , написанный около 206 г. В нем Тертуллиан уже высказывает свои антицерковные воззрения.

Монтанизм в своем искании харизматических экстазов готов был обвинять Церковь в измене апостольской линии. Церковь якобы сошла с того пути, на котором она жила в апостольский век. В Церкви иссякли те силы, которые действовали когда-то. Угас огонь, зажигавший первохристианских "пророков." Иссякло само пророчество. Неоднократно и после, вплоть до наших дней, слышится этот упрек в недостатке профетизма и в слишком якобы сильном формализме церковной иерархии. Как и во времена Иоакима дель-Фиорэ в средневековой Италии, как и в начале нашего века, так и тогда напряженно ожидали нового Откровения. Бог-Отец глаголал в Ветхом Завете, Бог-Сын дал нам Свое Евангелие. Но в нем не содержится вся полнота божественной Истины. Ее надо ожидать в грядущем откровении Св. Духа, в Третьем Завете. Это Откровение Параклита и даст монтанизм. Тертуллиан прямо пишет: "...первобытному человечеству было свойственно бояться Бога; в Законе и Пророках Ветхого Завета пришло детство; Евангелие принесло собою знаки молодости, отрочества церковного. Ныне же Параклит знаменует Собой зрелость Церкви. Ныне Он наследовал Христу, и человечество не будет уже больше знать иного учителя."

Так отразился монтанизм на отношении Тертуллиана к Церкви, к Откровению, к преданию. На этом одном влияние "нового пророчества" не остановилось. Оно сказывается и на других сторонах его учения, в частности, на его нравственно-аскетической проповеди.

Эта проповедь становится теперь резко ригористической. Тертуллиан больше обличает, чем утешает и учит. С непримиримостью говорит он о разных сторонах человеческой жизни, желчно укоряет, подозревает и осуждает. Резко и подозрительно относится он к миру и к твари. Слышатся некоторые дуалистические нотки, роднящие его с манихейством. Свойственного всем церковным писателям радостного космизма мы у него уже не находим. "Мир - творение Божие, но мирские вещи - творение диавола." "Брак есть терпимое любодеяние," "Брак и любодеяние составляют один союз, одно плотское сочетание, пожелание коего Господом названо любодеянием." Он начинает уже подозрительно относиться к элементарным потребностям тела человеческого, в частности, быть чистым. "Чистота души нашей гораздо приятнее Богу, нежели опрятность тела." Это несколько странное сопоставление, или, точнее, противопоставление, воспринимается очень легко упрощенной аскетикой и находит отклик у многих, уповающих спасти свою душу нечистоплотностью тела.

Осуждая сначала только второй брак, а потом отрицая самый брак вообще, Тертуллиан неодобрительно относится к деторождению, высказывая неприязнь к детям, к их воспитанию и проч. Но особливо резко нападает он на зрелища. Этому посвящен один из самых ярких в литературном отношении трактатов апологета. Нельзя не признать, что театр, Колизей, бои гладиаторов и прочие языческие зрелища носили в себе очень много грубого, чувственного и даже безнравственного. Часто театр заканчивался развратом. Эта чувственность и аморальность тогдашнего театра и давала повод писателям христианства так резко нападать на сценические представления. Иного театра, иных зрелищ они не видели и не могли себе даже представить. Тертуллиан не одинок. Не менее непримирим к тогдашнему театру и Златоуст. Но из этого еще не следует делать вывода, что христианская этика как таковая безусловно отрицательно относится ко всякому театру. Тертуллиановско-златоустовский подход вполне объясним исторической конъюнктурой того времени. Но важно впрочем не это, а то, с каким исключительным озлоблением говорит против театра Тертуллиан. Он не только обличает аморальную сторону языческих театральных представлений и вполне справедливо предостерегает своих слушателей от опасности увлечения этими зрелищами. Тертуллиан заканчивает свой трактат исключительным по силе заключением, касающимся уже не языческих зрелищ, а того последнего Зрелища, т.е. Страшного Суда, когда будут собраны все народы и все поколения и когда Господь начнет судить всех. Он, не колеблясь, говорит о той радости, которую будут испытывать праведники и ангелы при виде мучений, которые постигнут актеров скоморохов, шутов и гаеров, языческих жрецов и иудейских книжников, осудивших Христа, философов, писателей и поэтов древности. Нельзя не признать, что это одно из самых сильных мест из произведений Тертуллиана, но также нельзя не удивляться совершенно нехристианскому переживанию мучений и страданий грешников, адских наказаний язычников и иудеев.

Мало кому мы обязаны таким неоплатным долгом за сохранение живых и рельефных картин из древнехристианской жизни, как Тертуллиану, и ему же более всего обязаны мы долгом благодарности за смелую защиту христианства против его врагов, а также за те меткие и правильные пламенные слова, которыми и до сих пор пользуется христианство в борьбе с врагами истины.

“Душа человека - по природе христианка”,

“Господь наш есть истина, а не привычка”,

“Кровь мучеников - семя христианства”,

“Покаяние - это второе крещение”,

“Христианами делаются, а не рождаются”,

“Противно религии принуждать к религии”.

Все эти, а также и многие другие, такие же огненные, сильные, открывающие горизонты слова принадлежат Тертуллиану.

Св. Викентий Леринский, Отец и учитель Церкви V в., так пишет о Тертуллиане: “Тертуллиан среди латинян без всякого сомнения является главнейшим из церковных писателей. Кто более образован, чем он? Кто более сведущ и в Божественных, и в человеческих предметах? Благодаря удивительной способности ума, он схватывал и понимал всю философию, все ее подразделения, всех основателей и распространителей философии, все системы, все роды и истории наук. И разве не был он, благодаря своему остроумию, таким ярким, таким сильным, таким мощным, что легко ниспровергал их позиции, быстро разрушал их доводы и силою разума сокрушал их? И далее, кто может выразить достойную похвалу стилю его речи, которая была снабжена таким богатством разума, как я не знаю ни у кого? В его речи сколько слов, столько и мыслей, а сколько мыслей, столько и побед. Это хорошо знали и Маркион, и Апеллес, и Праксий, и Гермоген, и иудеи, и язычники, и гностики, которых кощунственные лжеучения он ниспроверг своими многочисленными писаниями, подобными ударам грома. И увы, этот Тертуллиан не остался до конца верен кафолическому учению, но замарал свои творения позднейшими ошибками”.

Мало кого, может быть еще Оригена на Востоке, так оплакивала Церковь, как Тертуллиана. И мы, ощущая искреннее чувство благодарности к нему за его великие ярчайшие творения, будем помнить, что он, как никто иной из древних церковных писателей, обычно обладателей венца святости, нуждается в нашей благодарности и с благодарностью вдохновляемой молитвенной памяти.

Как бы предчувствуя эту свою нужду в молитве о нем, он - первый из христианских писателей, в конце одного из своих творений обращается к читателям с той трогательной смиренной припиской, которая потом будет повторяться в тысячах и тысячах русских летописей и у современных церковных писателей. В конце своего трактата “О крещении” Тертуллиан пишет, говоря новокрещаемому: “Просите, сказал Господь, и дастся вам. Ты просил и получил, ты стучал и отверзлось тебе. И я молю тебя об одном: когда будешь просить, помяни и грешного Тертуллиана”.

Квинтус Септимиус Флоренс Тертуллиан - таково его полное имя, - родился между 145 и 160 гг. в Карфагене и был сыном сотника, состоявшего на службе Тиверия, проконсула Африки. Тертуллиан получил хорошее образование. Он стал выдающимся юристом. Наряду со своим родным латинским языком, он в совершенстве знал и греческий, что доказывается тем, что впоследствии он написал на этом языке несколько творений. Был он, по-видимому, знаком и с древнееврейским языком.

Биографические сведения о нем скудны. Наибольшие дает бл. Иероним в своем “Каталоге”:

“Тертуллиан пресвитер, первый латинский писатель после Виктора и Аполлония, был уроженцем провинции Африки, города Карфагена, сыном проконсульского центуриона. Он был острого и бурного темперамента. Жил во времена Севира и Каракаллы. Написал множество трудов, которые, как общеизвестные, нет надобности перечислять. В городе Конкордии, в Италии, я видел глубокого старца, по имени Павла. Он рассказывал, что, когда он был молод, то знал в Риме одного переписчика, работавшего в молодые годы при благословенном Киприане, и тот рассказывал, что Киприан никогда не проводил дня без чтения какого-либо отрывка из Тертуллиана и часто говаривал: «подай мне моего учителя» (Da magistrum), подразумевая под этим Тертуллиана. После того, как он был некоторое время пресвитером в Церкви, перейдя за средний возраст, Тертуллиан из-за нескольких притеснений по зависти со стороны римского духовенства склонился к заблуждениям Монтана, которые он несколько раз упоминает в своих творениях под наименованием «нового пророчества». Он дожил, говорят, до глубокой старости и написал много трудов, до нас дошедших” (Bishop Kaye. Accounts of the Writings of Tertullian, pp. 5–8).

По-видимому Тертуллиан много путешествовал. Из приведенных слов бл. Иеронима видно, что он был в Греции и там написал несколько творений по-гречески. Впрочем, эти творения до нашего времени не сохранились. Но основным местом постоянного пребывания Тертуллиана, местом, с которым он был связан самыми крепкими душевными узами, был Карфаген. Здесь он родился, здесь вырос, под влиянием этого города сложился его бурный дух, всеми фибрами своей души впитал он палящий зной родного города и прославил его и весь свой край, как мало кто другой во всем христианском мире до наших времен.

Тертуллиан был женат. До нашего времени сохранилось два его трактата, обращенные к жене. В одном он рисует светлую картину христианского брака, которую впоследствии заимствовали от него многие древнехристианские писатели. Эту картину полезно и в наше время рисовать перед нашими православными юношами и девушками, побуждая их вступать в брак лишь с единоверцами.

“Как мог я, - пишет Тертуллиан, - передать вполне счастье того брака, который заключается Церковью, скрепляется святой Литургией, запечатлевается благословением, провозглашается ангелами и признается Отцем Небесным? Как прекрасны узы двух верных - с одной надеждой, с одним учением, с одним и тем же служением! Оба они собратия, оба сослужителя и составляют одно в плоти и духе. Нет у них различия в духе, нет различия и в теле. Воистину - два в плоть едину. Здесь и плоть и дух един.

Вместе они молятся, вместе творят поклоны, вместе постятся со взаимным назиданием, взаимным увещанием, взаимной поддержкой <…> Равно вместе они бывают в Церкви Божией, вместе на вечери Господней, вместе равно в испытаниях, в гонениях, в упокоении.

Никто из них ничего не утаивает друг от друга. Никто не избегает друг друга. Никто не в тягость другому. Больные охотно посещаются ими вместе, нуждающиеся вместе ими поддерживаются. И благодаря тому милостыня их без досады, жертва без промедления, святое Причастие без всякого препятствия.

Им нет надобности знаменовать себя крестным знаменем воровски, украдкой, или желать друг другу радости от Бога со страхом - примет ли, или благословлять друг друга крадучись, без слов. Они вместе поют гимны и псалмы и соперничают друг с другом, кто будет лучше славить Бога.

Видя и слыша все это, Христос радуется. Он посылает им мир Свой, ибо, где двое, там и Он, а где Он, там нет лукавого” (“Ad uxorem”, II, VIII).

Тот факт, что Тертуллиан был пресвитером, многими нынешними историками оспаривается на том основании, что он нигде в своих творениях не говорит об этом. Но Тертуллиан вообще мало говорит о себе в своих творениях, а почти все древние писатели, упоминающие о нем, называют его пресвитером, расходясь только во мнении о том, где он вступил в клир: в Риме или Карфагене. Из приведенных ранее слов бл. Иеронима можно подумать, что Тертуллиан был клириком римским, но Оптат и Предестинат положительно утверждают, что он был Карфагенским пресвитером. (Optatus в Adv. Parme­nianum I, Praedestinatus в “De Haeresibus”).

Богатство творений Тертуллиана так велико, область его вдохновения так огромна, и так ярки, так драгоценны все его творения, что трудно выбирать из них что-либо отдельное в кратком обзоре. Укажем прежде всего, что Тертуллиан - один из вдохновеннейших христианских апологетов, то есть защитников христианства против современного ему язычества, безбожия и обожествления государства. В то время как другие апологеты обычно опровергали обвинения язычников против христиан и доказывали правоту христианства, Тертуллиан в своих апологиях прибегает к другим методам: он доводит до абсурда обвинения язычников, и тем самым делает их клеветы смешными и невероятными в их собственных глазах.

В этом отношении быть может наиболее ярка и пламенна 11-я глава его знаменитой “Апологии”, где он, отвечая на обвинения христиан в людоедстве и кровосмешении, говорит:

“Я христианин, говорит человек, исповедующий нашу веру. Вы схватываете его и муками заставляете отказаться от этого, то есть сказать неправду, что он - не христианин. При этом вы не спрашиваете его о тех преступлениях, в которых вы обычно обвиняете нас: сколько младенцев такой-то человек съел, как много кровосмешений он совершил, кто был поваром при этом, кто был рабочим или свидетелем <…> Между тем, какой триумф был бы для правителя, если бы он захватил человека, съевшего сотню младенцев <…> Представьте на минуту, что эти обвинения были справедливыми. Я только предложу вам представить, что вы должны сделать эти вещи, чтобы приобрести этим вечную жизнь, как вы говорите про нас. Итак: воткните ваш нож в маленького невинного младенца, который никому в жизни не сделал вреда. Но может быть, у христиан это делает кто-нибудь другой? Хорошо: стойте тогда рядом с этим, наблюдайте, как смерть войдет в это существо почти раньше чем оно начало жить, смотрите на пузырящуюся кровь, выходящую из него, обмакните в эту кровь хлеб и проглотите его с удовольствием. Можете ли вы это сделать?

Потом ложитесь с вашей матерью или с вашей сестрой. Внимательно посмотрите, где они лежат, чтобы когда наступит мрак, вы не ошиблись бы. Ведь было бы преступлением не совершить кровосмешения.

Такими таинствами, вы говорите, мы добиваемся вечной жизни?

Теперь я вас спрошу: стоит ли вечность этого?

Если даже вы скажете, что стоит, то я откажусь поверить, что вы захотите ее на этих условиях. Если вы даже захотите ее так добиваться, то я откажусь поверить, что вы сможете заставить себя это сделать.

Но если вы не можете, то почему другие могут? Разве мы - другой природы, чем вы? Разве мы - киноцефалы или скиаподы? Разве у нас другие зубы, другие чувства, другие вожделения? Ты сам человек, как человек и христианин. Если ты не можешь заставить себя сделать такую вещь, то не верь, что это может сделать и кто-либо другой” (“Apologeticus”, II, VIII).

Разве приведенные слова Тертуллиана не может повторить и современный христианин в ответ на современные клеветы, хотящие убедить людей, что весь наш мир молитвы, благочестия, любви и подвига христианских был создан и проповедан лишь для того, чтобы добиться тех или иных материальных выгод, того или иного преимущества для того или иного общественного класса?

Не менее силен и убедителен и другой прием апологетического труда Тертуллиана в его “Свидетельстве души”. Он обращается тут к языческой человеческой душе и непосредственно от нее, так как “душа по природе христианка”, требует свидетельства в пользу христианства:

“Стань пред нами, душа, все равно, являешься ли ты божественной и вечной, как думают многие философы, или ты являешься, наоборот, смертной вещью, как думает Эпикур, в обоих случаях тебе нет причины лгать, явилась ли ты с небес или возникла от земли, создалась ли ты из атомов, родилась ли ты вместе с телом или была придана ему. Откуда бы ты ни явилась - это ты делаешь человека разумным существом, способным к высокому чувству и к высшему знанию. Итак, стань и свидетельствуй.

Но я вызываю тебя не такой, какой ты становишься, образовавшись в школах, воспитанная в библиотеках, напитанная в аттических академиях и лицеях. Я обращаюсь к тебе не как к изрыгающей премудрости, но как к грубой и необразованной, к неученой, к такой, какой обладает тот, кто не имеет ничего кроме тебя, к душе обнаженной, к такой, какой ты бываешь на улице или в мастерской ткача. Мне нужна твоя неиспытанность, неопытность, так как у меня нет доверия к твоему жалкому опыту.

Я требую только того, что ты приносишь с собой в человека, что ты научаешься чувствовать или от себя самой, или от твоего творца, кто бы он ни был. Ты, насколько я знаю - не христианская душа, ибо христианской становятся, а не рождаются таковой. Тем не менее христиане требуют от тебя свидетельства против тех, кто такие же нехристиане, как и ты, чтобы они покраснели перед тобой, так как они ненавидят нас и издеваются над нами вследствие тех самых истин, которыми они пользуются, как и мы, обладая тобой…

…Эти свидетельства души столь же истинны, как и просты, столь же просты, как и обычны, столь же обычны, как и всеобщи, столь же всеобщи, как естественны, столь же естественны, как и божественны <…> Они проявляются в обыденном языке и язычников, которые говорят: «дай Бог», или: «если Богу угодно», хотя и поклоняются многим богам; язычники называют демонов лютыми, приписывают всякое зло злым духам, совершая таким образом отрицание сатаны своими устами, хотя и творят дела его; об умершем друге язычники говорят: «он отошел», исповедуя таким образом необходимость его возвращения. Природа человеческая всеобща. Бог везде, и благость Божия везде. Демон везде, и проклятие демона везде, призывание Божиего суда везде. Смерть везде, и сознание смерти везде, везде также и свидетельство души об этих предметах. Поэтому всякая душа является и судейской трибуной, и свидетельницей на ней. И в той мере, в какой она могла свидетельствовать правду, в такой мере она виновата во лжи. Поэтому в час суда она станет пред Богом безмолвной. Ты провозглашала Бога, о душа, и не искала Его. Ты ненавидела демонов и служила им. Ты призывала суд Божий и не верила в его существование. Ты предвидела наказания ада и не избегала их. Ты вкушала христианство и гнала христиан” (“De testimonio”, I, V и VI).

Но не менее силен Тертуллиан и тогда, когда, подобно прочим апологетам, просто говорит о непобедимости христианства. Обращаясь к жесточайшему гонителю христиан в Карфагене, к правителю Скапуле, Тертуллиан говорит ему:

“Твоя жестокость есть наша слава. В Азии, когда проконсул Арий Антонин начал свое гонительство, христиане целой области явились к нему и заявили о своей принадлежности к христианству, вызвав у него восклицание: «несчастные, если вы все хотите умереть, то разве у вас нет для того стремнин или петлей?». А как ты будешь обращаться с таким множеством? Можешь ли ты подвергнуть децимации весь Карфаген и избить среди этих жертв множество из твоих собственных друзей и родственников? Пощади самого себя, если уж не нас. Пощади Карфаген, если уж не себя. Пощади провинцию, которая со времени твоего назначения подверглась смятению и бедствию. Твои владыки - лишь люди, которые должны умереть, и мы имеем лишь одного Владыку - Бога. Он перед тобой. Он не может быть скрыт, но ты не можешь нанести Ему вреда. И ты не можешь подавить нашей веры. Она только увеличивается от кажущегося истребления, потому что каждый, кто видит столь много выносливости, как у наших мучеников, не может избежать впечатления, производимого этим на душу, у него пробуждается стремление исследовать сущность этого дела, и он становится сам обращенным” (“Ad Scapulam”, V).

Тертуллиан, могучий и пламенный апологет, был одновременно и ярчайшим проповедником покаяния. Те мысли, те чувства и слова, которые потом христиане услышали от свт. Иоанна Златоуста, от преп. Ефрема Сирина и многих иных нарочитых провозвестников покаяния, они впервые услышали из уст Тертуллиана. “Покаяние, - говорил он, - есть жизнь, так как оно дороже смерти. Стремясь к нему, хватайся за него, как потерпевший кораблекрушение человек хватается за всякую доску, о подобный мне грешник, даже менее грешный чем я, ибо я признаю мою преимущественность в прегрешениях…”.

Покаяние и покаянное исповедание своих грехов он называет двумя фаросскими маяками человеческого спасения и говорит: “так как я грешник из всех грешников и рожден не для чего иного, как для покаяния, то и не могу молчать относительно того, о чем не молчал Адам - основатель как человеческого рода, так и человеческого прегрешения, возвращенный покаянием в рай <…> Мы исповедуем громко наши грехи перед Богом не потому, что Он не знает их, но потому, что таким исповеданием достигается примирение. От исповедания рождается покаяние, а покаянием примиряется Бог <…> Бог наш есть истинный Отец. Нет никого, кто был бы столь богат отеческой любовью. Он принимает возвращающегося к Нему Его сына, даже если тот расточил и разграбил все, что получил от Него; даже если тот возвращается совсем нагим, принимает его только потому, что он возвращается, и бесконечно радуется его возвращению” (“De Poenitentia”, VIII, IX).

Степень смирения и покаянности Тертуллиана мы видим из его строк о терпении, добродетели, которая, как он сам признается, была мало свойственна ему: “Крайне несчастен я, ибо болен горячечным жаром нетерпения и обнаруживаю дерзость, даже бесстыдство, осмеливаюсь писать о терпении, в котором сам совершенно не способен подавать примера <…> Оно - питомец Божий и восседает на троне Того спокойнейшего и кротчайшего Духа, Который не выступает в бурном вихре и не блистает в грозе и тучах, а выявляется в нежной кротости. Открытым и простым видел его Илия в своем третьем видении” (“De Patientia”, XV).

Но главнейшим делом жизни Тертуллиана, главнейшей его заслугой перед Церковью была его победоносная борьба против гностицизма.

Гностицизм - это христианство, частично принятое и частично непринятое. Это - христианство наполовину.

Принимая веру Христову, язычник должен был отказаться от своего многобожия, то есть от представления, что все стороны его жизни связаны с тем или иным божеством, и каждое его желание, каждая его страсть, его грех или его добродетель имеет особого божественного участника, покровителя и помощника. Эта сторона язычества давала глубокую и важную пищу человеческой самости и самоутверждению. Другой стороной язычества, питавшей горделивое самоутверждение наиболее одаренных натур, было то, что язычник фактически сам создавал себе своих богов. Фантазии и поэтические описания богов и их похождений в греко-римском язычестве ничем фактически не ограничивались. Все это люди, принимавшие христианство не полным и чистым сердцем, пытались перенести и в новую ими принимаемую религию, которую они рассматривали как одну из прочих религий. Такое смешение язычества с христианством в самых различных дозах получило в первые века церковной истории наименование гностицизма.

Церковный историк Ф. В. Фаррар так говорит об этом явлении: “Гнозис - знание - всегда занимал в христианской системе заслуженно высокое место. Всегда все партии любят себе присваивать право на какие-либо особо похвальные титулы. Так, создатели того смешанного христианства, которое проповедывало иного Христа и иное Евангелие, присвоили себе звание гностиков - носителей знания. Гностики были и иудейские, подобно евионитам и ученикам Керинфа (которого св. ап. Иоанн Богослов назвал “врагом истины”); были и языческие гностики, подобно Василиду, и распутные гностики, подобно николаитам (Откр 2:6,15) и карпократианам.

Были такие гностики, которые учили и верили в неразумные бессмыслицы, подобно каинитам и офитам, и были гностики обширного образования и пылкого развитого воображения, подобно Валентину. Были и такие гностики, христианство которых было простой прививкой к иудейству, подобно назорянам, и были гностики, которые, подобно Маркиону, с отвращением отвергали Ветхий Завет и видели в Ветхозаветном Боге злобного Демиурга. Но все эти секты заявляли претензию на особое, лишь им присущее знание, и потому все они объединяются общим наименованием гностиков” (Farrar F. W . Lives of the Fathers, p. 196).

Когда вера Христова вошла в мир и с нею пришла Божественная жизнь Церкви, привлекая человеческие души к богообщению и освобождая их от рабства диаволу, делая их способными к сожитию с Богом, тогда злая сатанинская сила восстала против правды Христовой и против богообщения в Церкви разными путями. Один путь был прямое нападение на Церковь руками язычников, гонение на христианство в стремлении физически уничтожить Христову Церковь в этом мире и тем сделать его опять непричастным Божественной жизни. Другой путь был связан с попыткой ввести в самое христианство нечто чуждое ему, нечто от побеждаемого язычества, чтобы сделать христианство не цельной непогрешимой Божественной правдой, но смесью Божественной правды с человеческой полуправдой, к которой неизбежно примешивается диавольская ложь.

Когда человек, обращаясь к Богу, утаивает что-то свое, хочет сберечь в себе что-то от своего прежнего, удаленного от Бога существования, то он неизбежно впадает в то полухристианство, которое может оказаться в очах Божиих омерзительнее самого язычества: “о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих” (Откр 3:15–16).

Это не значит, что Господь и Его святая Церковь не приемлют ничего из внешнего безблагодатного мира. Все приемлют, что не греховно. Многое принесли из языческой философии, из риторики, из писательского и проповеднического греко-римского искусства в Церковь святые Отцы, еще раньше их св. ап. Павел. Но они принесли все это смиренно, подчиняя все это Божией правде как ценности наивысшей, ее единую ища, и всем внешним знанием лишь служа ей, готовые от всего отречься, если в чем-либо самомалейшем языческое наследие придет в столкновение с Божией правдой, заключенной в Церкви. И тогда Господь принял от них эти внешние знания их, это внешнее искусство, и возвратил его Своим рабам умноженным, облагодатствованным, освященным.

Но если приходившие в Церковь приносили с собой из внешнего мира что-то свое, ими особо ценимое, и не хотели от него отказаться даже ради Божественной правды, то есть возлюбляли что-то паче Бога, то это извне приносимое становилось для них кумиром - неодолимым препятствием, преградой между ними и Евангелием, между ними и Богом. В этом случае они никак не могли сделаться полностью и по-настоящему христианами. Здесь с наибольшей ясностью сказывается правда слов Господних, повторенных всеми без исключения евангелистами: “кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее” (Мк 8:35; см. Мф 10:39; Лк 9:24; Ин 12:25).

В более широком смысле гностицизм присущ всем временам. Мы знаем примеры проявления гностицизма среди язычников и материалистов новейших времен, пытавшихся стать христианами и иногда даже христианскими священнослужителями без полного и всецелого отречения от своих прежних внехристианских воззрений. Такова в основных чертах трагедия Л. Толстого, С. Булгакова и многих других. Еще более распространены элементы психологии гностицизма в каждом отдельном человеке, если он после отхода от Бога или после глубокого нравственного падения не приходит всецело и безоговорочно к Богу, но, возвращаясь к Нему, стремится принести что-либо из приобретенного им вне Бога. В этом смысле гностицизм является вечным, всем временам присущим явлением.

Но наиболее явственным, классическим и наиболее опасным он был в начале христианской истории, когда христианство еще мало имело своего внешнего знания, а для миссионерских целей очень нуждалось в нем. Были моменты, когда казалось, что обманчивые пенистые волны гностицизма захлестнут корабль Христов, и к Божией правде будет неотделимо примешан смертоносный яд лжи. Это значило бы, что дело Христово погибло. Ведь смешение добра и зла - любимый прием сатаны, которым он человека, сотворенного Богом с природным отвращением от зла, приучает ко злу и лжи, постепенно увеличивая дозу их в своих смешениях добра и зла.

От страшной опасности соблазна гностицизмом спас Господь Свою Церковь в начале ее исторического пути по преимуществу подвигом двух Своих верных рабов: сщмч. Иринея, епископа Лионского, и Тертуллиана.

Своим огненным словом Тертуллиан сжег первые и потому самые важные, самые опасные ростки гностицизма. “Долой все попытки произвести пестрое христианство из стоицизма, платонизма и диалектических композиций, - восклицает он. - Наше научение начинается в притворе Соломоновом (Деян 5:12), который учит: «В простоте сердца ищите Господа»” (см. Прем 1:1).

“О несчастный Аристотель, - говорит несколько ранее Тертуллиан, - научающий логике как искусству одновременно созидать и разрушать, смелый в своих предположениях, трусливый в заключениях, производительный в своих доводах, рассуждающий обо всем и никогда ничего не могущий решить” (“De Praescriptione haereticorum”, VII).

Наиболее важным трудом Тертуллиана против гностицизма является его многотомное творение “Против Маркиона”.

Маркион был одним из главных гностиков II века, одним из проповедников так наз. докетизма, то есть учения о том, что Христос Спаситель принял на Себя только “видимость плоти” и на Голгофе принял только видимость страдания. Писатель Д. С. Мережковский справедливо определяет докетизм как попытку диавола украсть у Бога спасенный Им мир. Тертуллиан дает глубоко верное определение трагедии Маркиона. Он говорит: “Киник Диоген ходил с фонарем в руках среди дня, чтобы найти человека, а Маркион, потушив свет веры, потерял Бога, Которого уже было нашел” (“Adv. Marcionem”, I, 1).

Маркион был сыном Синопского епископа. Тертуллиан говорит, что он своим собственным отцом был отлучен от Церкви за еретичество и упрямую непокорность. Около половины II в., когда он был в Риме, сщмч. Поликарп, в ответ на вопрос Маркиона: узнает ли он его? ответил: “Узнаю в тебе первородного сына сатаны”. Римская Церковь отказала Маркиону в Причастии, и деньги, которые он хотел пожертвовать на церковные нужды, были ему возвращены. Он совершенно отрицал Ветхий Завет и из всех Евангелий признавал только Евангелие от Луки, которое начинал словами: “В 15-й год Тиверия кесаря Бог пришел в Капернаум…”. Из всего остального Нового Завета он принимал лишь 10 посланий ап. Павла. Вместе с тем он проповедовал самый крайний дуализм, занятый им из персидского зороастризма, то есть учил о равной предвечности и равномощности Бога и диавола, прокладывая тем дорогу будущему сатанизму богомилов и альбигойцев, а через них всякому сатанизму во все времена, до наших включительно.

Диаволу-демиургу приписывал Маркион и создание всего телесного мира. Об этом лжеучении Тертуллиан писал так: “Стиснув ноздри, бесстыдные маркиониты обращаются к разрушению дела Творца <…> Но мир не недостоин Бога, Бог не сделал ничего недостойного Себя, хотя Он и сотворил мир не для Себя, а для человека и хотя все сотворенное бесконечно ниже Того, Кто сотворил его. Я снизойду к низким вещам: один простой цветок из-под забора, уж не говорю с лугов или из садов, простая тоненькая раковинка из любого моря, я уж не говорю из Красного моря, простое узенькое перо какого-нибудь тетерева, я уж не говорю - павлина, - все докажет вам, что Творец не плохой Художник. И когда вы подсмеиваетесь над мелкими тварями, которые Творец намеренно одарил разумом и силой, поучая нас таким образом, что величие проявляется и в малом, подобно тому, как и апостол учит нас этому, - попробуйте подражать, если можете, шестиугольникам пчелы, холмам муравьев, тканям паука, нитям шелковичного червя. Сносите, если можете, ничтожных тварей вашей постели и вашей кровли: яд кантариды, уколы комара, надоедливость мухи, жало осы. Вы не можете даже в малых вещах презирать Творца.

Оглянитесь вокруг себя, осмотрите человека совне и совнутри. Это творение нашего Бога понравится вам, потому что и Господь возлюбил его столь много, что ради него потрудился сойти с небес и облечься в эту вещественность. Ради него в этой малой храмине Он был распят. Он не презрел воды, которою Он омывает Свой народ, ни елея, которым Он помазывает его, ни хлеба, под которым Он изображает Свое собственное Тело. Неужели для Своего таинства Он нуждается в «ничтожных элементах» демиурга?

Ты, однако, являешься учеником, который выше учителя, рабом выше своего господина, обладаешь мудростью, большей чем Творец, разрушая и понося то, в чем Он нуждается. Но я хочу исследовать твою искренность и посмотреть: не жаждешь ли ты тех вещей, которые поносишь? Враг небу, ты, однако же, любишь ясность неба в твоих жилищах. Ты презираешь землю, и, однако же, тук ее извлекаешь для своей пищи. Ты унижаешь море, но пользуешься его изобилием. Лицемер, ты поносишь те самые вещи, в которых ты живешь и умираешь” (Там же, I, 13 и 14).

После ударов, нанесенных маркионитству Тертуллианом, эта секта, охватившая было почти все страны, где было тогда распространено христианство, почти совершенно исчезла, и лишь остатки ее сохранились на крайнем востоке Империи еще в течение двух веков, чтобы потом слиться с новыми волнами антихристианских ересей.

Кроме маркионитов, Тертуллиан боролся и с гностиками-валентинианами, но в этой борьбе он пользовался преимущественно аргументами сщмч. Иринея Лионского, значительную часть противо-валентинианских доводов которого он перевел с греческого языка на латинский.

Выступал Тертуллиан и против лжеучителя Праксея, в опровержение которого им написан трактат “Против Праксея”.

Праксей был малоазиец. Первоначально он приобрел себе почитание в Церкви исповедническим подвигом. Но впоследствии он впал в заблуждение патрипассианства. Это заблуждение родилось из философского представления о Боге как о неделимой монаде. Праксей был уже опровергнут в Риме, когда в поисках нового поприща он явился в Карфаген и стал проповедовать тут свое заблуждение, основываясь, как это обычно бывает с еретиками, на отдельно взятых вне связи с прочим Писанием текстах. Его ересь походила на лжеучение Ноета и Савеллия. Три лица Пресвятой Троицы он истолковывал как три образа действия.

Обширным (в 33 главы) трактатом Тертуллиана ересь Праксея была ниспровергнута. Трактат этот яркий и сильный. Заканчивая его, Тертуллиан говорит: “Долой этих антихристов, которые, отвергая Отца, отвергают и Сына. Они отвергают Отца, когда говорят, что Он одно и то же с Сыном, они отвергают Сына, когда говорят, что Он одно и то же, что и Отец, приписывая Им то, что Им несвойственно, и отнимая у Них то, что Им свойственно. Но только в том, кто исповедует, что Иисус Христос есть Сын Божий, а не Отец, в том будет обитать Бог, и он в Боге (см. 1 Ин 4:15). Мы веруем во свидетельство Божие, которым Он свидетельствовал о Сыне: «Не имеющий Сына Божия не имеет жизни» (1 Ин 5:12). А не имеет Сына Божия тот, кто верит, что Он - не Сын” (“Adv. Praxe­an”, XXXI).

За свою горячую и победоносную борьбу против врагов Церкви и Божией правды Тертуллиан всегда и доныне ненавидим всеми многовидными врагами правды. Обычно антихристианские и антицерковные историки бережно отмечают в истории Церкви всех тех, кто хотя бы в чем-нибудь восставал против Церкви, и к ним относятся с симпатией. Но Тертуллиан является исключением. Несмотря на то, что он поскользнулся в соблазн монтанизма, антицерковные историки отзываются о нем с враждебностью, так как не могут простить ему его яркого неподкупного ратоборства за Церковь. Тем больше прав на церковное сочувствие имеет он, несмотря на свое последующее заблуждение.

* * *

Тертуллиан уклонился в монтанизм. Монтанизм был крайней (и неправой) реакцией против гностицизма. В то время как гностицизм пытался внести в христианство языческие философские представления, монтанизм презрительно отвергал философию и все с ней связанное. Безумные экзальтированные выступления Монтана, Максимиллы и Прискиллы почитались в монтанизме по авторитету равными Священному Писанию.

До своего обращения в христианство Монтан был оскопленным жрецом Фригийской богини Кибелы, и, видимо, стремился внести в христианство хорошо ему знакомый по оставленному языческому культу религиозный опьяняющий экстаз. Против этого соблазна уже в самый ранний исторический период высказывались христианские учители. Климент Александрийский говорит, что проповедь в экстазе есть проповедь “слуг вероотступничества” (Строматы, кн. I, гл. 17). Апологет Мильтиад написал книгу о том, что “пророк не должен говорить в исступлении”.

Но бурно-пламенный, увлекающийся Тертуллиан не узнал в новом виде того самого духа лжи и смешения добра и зла, против которого он так свято боролся в своих антигностических выступлениях, и на этот раз сам впал в исступленную секту монтанизма. Уже в его прекрасном трактате против докетизма “О плоти Христовой” можно найти утверждения, монтанистические по существу, вроде знаменитых фраз: “Верю в это, потому что это нелепо” или: “это безусловно вероятно, потому что это невозможно”. Этими утверждениями Тертуллиан, подобно Монтану, хочет отнять у человеческого разума возможность участия в акте веры, в то время как православное сознание высоко почитает разум, не допуская его лишь до самоутверждения и горделивого превозношения.

Господь милостиво не оставил до конца Тертуллиана. В последних своих творениях Тертуллиан возвращается к правомыслию и воздерживается как от крайних заявлений монтанистского духа, так и от тех дерзких хулений против православных, которыми преисполнены его сочинения в период тотчас после впадения в монтанизм. Мы не знаем, покаялся ли Тертуллиан до конца и вернулся ли вполне к Православию. Увы, скорее надо предположить противоположное. Но милость Божия проявилась к нему еще и иначе: в то время как все его православные творения сохранились до нашего времени в целости, все его еретические сочинения за немногими исключениями исчезли. Небольшая группа тертуллианистов, существовавшая в III веке в Карфагене, в IV веке, по свидетельству бл. Августина, вернулась в Церковь.

Православные же мысли и творения Тертуллиана во все века много и разнообразно служили Церкви в ее деле спасения человеческих душ. Их можно и нужно с душевной пользой читать и теперь. Читатель найдет в них много ярких ответов на многочисленные вопросы, и в настоящее время встающие перед человеческим сознанием. И читая эти творения, будем выполнять мольбу их автора - самого страстного, бурного, пламенного, талантливого, горящего писателя, поминая “грешного Тертуллиана”. И в этой молитве мы будем иметь корифеем великого Божиего святителя, мученика и отца Церкви, святого Киприана, не возгнушавшегося почитать Тертуллиана своим учителем.